И Леры.
И Гринберга.
Мы обсудили все организационные моменты, важные и не очень. Пару раз я терял нить разговора, пару раз откровенно прокалывался, когда отвечал невпопад.
— Осталось согласовать, как мы назовем Заветное, или просто сдадим пустышкой, а они пусть сами мучаются, — это намек на европейский отель, который планировал выкупить у нас здание в Новгороде.
— Назовем, — все удивленно посмотрели в мою сторону. То ли от того, что я наконец заговорил, то ли от того что впервые ответил хоть немного близко к теме. — Назовем Альхеной.
— Аль…чем?
— Альхена. Это звезда. И очень красивая любовь. — Вспомнил я рассказанную когда-то Тиной легенду. Пускай и выдуманную, но сейчас в нее хотелось верить. — Наши пиарщики смогут раскрутить эту историю. Сделать из нее какой-то символ, и… в общем, мне пора.
— Но как же так?!
— Ирина Аркадьевна, я вам полностью доверяю и уверен, вы сможете выбрать нужное стекло, а мне же, честно говоря, плевать, что там будет.
Я вышел из офиса, думая только об одном — моей звездной девочке. Какой дурак, отправил с ней Виктора вместо того, чтобы лично отвезти домой. Устроил на склад вместо того, чтобы взять в офис, позволил Гринбергу танцевать с ней, спал с Лерой, не защищал, не оберегал, сопротивлялся колкому теплому чувству, которое давно и крепко поселилось во мне. Не в голове, а в сердце. Там, где было больно и отчего-то очень хорошо.
Знаешь чувство нетерпения, Барбара? Его крайнюю степень? Когда ты не просто хочешь, когда сгораешь от испепеляющего тебя желания? Как ночь перед Новым годом, когда тебе девять и от подарков под елкой отделяет всего несколько часов сна? Как последняя минута на уроке: тебя могут вызвать к доске, опозорить перед всем классом, влепить двойку или же обойдется. Секунды растягиваются в вечность и гирями повисают на сердце, пока ты ерзаешь на стуле. Теперь помножь это чувство на сто и получишь одно мгновение того моего дня.
Но помимо ожидание было еще кое-что. Я не мог поехать к тине без подарка, просто не имел права, а потому наша встреча оттягивалась вновь.
Я припарковал машину под знаком кирпича, не проверил, закрыл ли ее, оставил ключи и перебежал дорогу на красный, прямо перед каким-то грузовиком. Вбежал в ювелирный в таком виде, что глядя на меня, продавцы решили: кто-то изменил жене с десятком студенточек и сейчас будет искупать грехи бриллиантами.
— Вот такой браслет, — я показал консультанту фото. Скрин с экрана компьютера Алевтины. Алые губы скривило в разочарованной улыбке — всего то. Не инкрустированная изумрудами диадема, а серебряный ножной браслетик.
— Можем подобрать к нему комплект, — на удачу закинула она. — Есть отличные кольца с сибирскими бриллиантами. Все размеры.
Я машинально опустил взгляд на стеклянную панель, над которой мелькали холеные руки. Ничего интересного: Одиночные камни, россыпи камней поменьше, коньячные и даже черные бриллианты. Здесь было все, о чем могла мечтать девушка, но ни одно из украшений не показалось мне интересным. Как вдруг взгляд зацепился за что-то необычное — широкий ободок, простой и гладкий с металлическим углублением внутри. Казалось что пустым.
— А это что? — я догадывался, что в этот стенд не поместят цельное кольцо без камней, но как ни старался, не мог разглядеть привычного сияния бриллиантов.
Выражение консультанта сменилось с благодушного на обреченное, и она произнесла:
— Это Петербург, молодой и очень талантливый дизайнер Стрела, — и ни единого жеста, чтобы достать и показать мне украшение.
— Прямо очень? И что такого эта Стрела сделала?
— Да ничего, — выдохнула она, но вовремя спохватилась и снова примерила на себя кукольный вид — натянула улыбку и театрально округлила глаза: — вещь совершенно уникальная. С виду обычное кольцо, но внутри сокровище. Посмотрите, бриллиант запечатали таким образом, что никто его не видит. Со стороны и не догадаться, что за роскошь ждет вас внутри.
— И сколько такое сокровище стоит?
— Соответствующе.
Я крутил в пальцах белый ободок и наслаждался тем, как остроумно поступил мастер — спрятал от чужих глаз самое ценное, так, что только обладатель знал, что перед ним. Никто больше. Лишь я один.
Как и в случае с Тиной: для всех других — обычная, чуть чудаковатая девушка. Для меня одного — особенная.
— Беру, — от волнения голос охрип, а руки дрожали в предвкушении. Передо мной было не просто кольцо, и уже тогда я понимал, что это значит.
Из ювелирного я выскочил вовремя, как раз, чтобы увидеть, как мою машину буксируют на штраф-стоянку. Вместе с пиджаком, документами и ключом зажигания внутри. Но я решил не тратить время на разборки с полицией и, засунув свой огромный пакет, в котором болталось две тощие коробочки, направился к станции метро. Так вышло быстрее чем ждать такси, но все равно добрался до дома Тины только к вечеру.
Подходя к знакомому подъезду, почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Вот-вот. Еще минута — и я ее увижу. Осталось несколько секунд. Я почти остановился у ржавого вагончика, чтобы купить ей фрукты или цветы — она, должно быть, любит цветы, но подумал что снова задержусь и рванул вперед. И нет, меня не смущало то, как нелепо я буду выглядеть с коробками из ювелирного, жухлой розой и целлофановом пакете с персиками — нет же. Другое.
Нетерпение. Желание. Жажда.
Я не чувствовал ступеней под ногами, не ощущал двери, она раскрылась легко и без скрипа, но сразу услышал голоса, Барбара. Знакомый и…еще более знакомый. Они звучали… грязно. И говорили о плохом.
— Не драматизируй, прошу.
— Я и не драмази… драмути… в общем, я не делаю ничего такого. Я просто озвучила другую сумму.
— Как мило, и всего в два раза больше прошлой.
— А разве это проблема для такого влиятельного человека? Не ты ли недавно предлагал любые деньги?
— Вот только тогда ты готова была уничтожить Андрея бесплатно, или случилось что-то, о чем я должен знать?
После короткой паузы безжизненный голос произнес:
— Ничего…ничего не случилось. Но теперь я стою дороже. — Потом Тина вдохнула и закончила быстро, на единой ноте: — Сегодня я спасла тебя и твой не такой уж безупречный план, так что — плати. Для этого даже не придется лезть в свой кошелек. Очень удобно, правда, Витя?
Осознание было сродни удару по голове. Быстро и радикально.
Тебе когда-нибудь делали больно, Барбара? Хотя о чем я, ты маленькая девочка и я надеюсь, что никогда не испытаешь того, что чувствовал тогда я. Агонию. Агонию моих чувств, разносившую тоску от сердца дальше по стылым венам.
Они говорили обо мне, Барбара. Не шепотом, без стеснения, не боясь быть услышанными. Говорили так, будто разделывали кусок мяса ржавым ножом. Особенно она. Я до сих пор помню тот ее голос, глухой, проникающий под кожу, он не оставил мне надежды, что все это сон. Нет, все серьезно, все именно так, пьеска, написанная на чистовик и сыгранная в замшелом театре для одного единственного зрителя — меня.
