по этому поводу или быть возмущенной моей безответственностью.
Рэйсенз молча опустился на корни дерева, выпирающие из земли, рядом со мной. При его присутствии нас окружала полная темнота, защищая от любопытных глаз. Даже если кто-то пройдет мимо сейчас, он не заметит нас. Поэтому встречи в темное время суток столь важны — только в этот момент он способен обеспечить нашу скрытность. К тому же, парень скрывал меня в замке, когда я шла к Кристоферу и, также он скрывает меня, когда я иду в сторону леса. Благодаря ему убийца чужого ребенка так и остался неизвестным. Когда нашли тело Кристофера, оно оказалось не в лесу, а в саду. Мы специально доставили его туда, чтобы никто не начал бесцельно рыскать. Во дворце тогда вспыхнула паника. Нас проверяли в комнатах, расспрашивали о том, кто выходил из них ночью и видел кого-либо. Особенно они допрашивали Телисию, потому что все думали, что она была последней, кто общался с Кристофером в тот злосчастный вечер.
Я помню, как на следующий день горько плакала девушка. Её ноги подкосились, и она упала прямо посреди столовой, узнав о случившемся. Яркий свет, который всегда сопровождал ее улыбку, теперь погас. Никто не мог её успокоить. Она потеряла самого близкого для неё человека. Было тихо. Весь шум и суета вокруг померкли, ослепленные ее слезами, которые словно единственный звук, наполнили пространство. Она была полностью сломлена, словно погружена в бездонную пропасть.
После этого все дни несли тьму и неясность. Все, что она когда-либо знала и верила, было разрушено. Радостные моменты, которыми она наслаждалась каждый день, словно исчезли в бездне горя. Ее улыбка, раньше являвшаяся ее защитным щитом, теперь стала проклятием. Она уже не могла улыбаться, она уже не могла быть счастливой. Её сердце было разбито и девушке осталась только тонуть в своей боли.
Однажды я стала свидетелем разговора родителей Кристофера с Телисией, в котором они обвиняли ее в том, что он слишком много времени проводил с какой-то несерьезной девушкой и забывал об обучении, что привело к его поражению в бою с напавшим на него врагом. Однако, по их глазам, полным горечи и скорби, я поняла, что они не искренне верят в это. Они просто не находили больше никого, на кого можно было повесить этот огромный груз вины, никого, на кого можно было бы выплеснуть всю накопившуюся злость, которая разъедала их душу каждый день. Мать Кристофера была похожа на него во всем: как внешне, так и по характеру. Она была такая же красивая и любящая. Она пыталась защитить девушку от обвинений, которыми бросался муж, но вскоре сдалась и просто затихла, завяла как цветок, сорванный с прекрасного сада и поставленный в вазу умирать.
Первое время мы с Рейнис помогали Телисии, отводили её на занятия, когда у нас было свободное время. Приносили еду в её комнату. Пытались говорить с ней. Но девушке не становилось легче. С каждым днём она всё дальше уходила от реального мира погружаясь в свои мысли. А потом я узнала, что она умерла на испытании с чернокрылами. Она просто раскрыла руки в разные стороны и позволила убить себя без сопротивления.
Зная всё это, мне хотелось выйти в главный зал и закричать так, чтобы все слышали, что я убийца, что всё это моя вина. Я забрала несколько жизней, чтобы спасти одну свою. Каждый шаг, каждое решение, приносило новые потери. Глядя на все это, я больше не могла смириться с тягостью, которая легла на мою душу. Я хотела признаться, раскаяться и возместить ущерб. Я хотела искупить свою вину. Но я знала, что это невозможно. Никто не простит меня. Люди не поймут. И я осталась в этом мире, смотря на свои руки, окрашенные в красный цвет. Я стала убийцей. Виновницей всего произошедшего хаоса.
Мне часто снились сны, где я наконец признаюсь в содеянном и получаю по заслугам. В моих снах меня убивали много раз, закидывали камнями, сжигали заживо, топили, разрезали. Однако самыми страшными были сны о моей семье, где они смотрели на меня с осуждением, кричали и, развернувшись, уходили навсегда, не желая знать ту девочку, что превратилась в монстра.
— Однажды тебе станет легче, вина полностью не испарится, но легче станет, — заверил меня Рэйсенз, понимая, о чем я думаю. — Просто нужно закрыть свое сердце от всех, кроме себя самой, и тогда боль ослабнет, — он легонько коснулся моей спины и нежно погладил ее.
Этот необычный жест с его стороны удивил меня.
— Я знаю, но сейчас всё это слишком невыносимо, — тихо ответила я, проглатывая ком в горле.
Эта реальность полностью противоположная той, к которой я привыкла за шестнадцать лет. Я всё ещё ребёнок, но уже живу жизнью жестоких взрослых, сидящих в этом дворце.
— Знаешь, все свое детство я задумывался о том, насколько несправедлив этот мир. Дети, умирающие от чумы, магия, заставляющая проливать кровь во имя власти… Монстры, возникающие в лесу под действием этой же самой магии, — он вздохнул и внимательно посмотрел на меня, — магия причинила нашей жизни столько бед.
Он прав, но к чему эти слова?
— Магия разрушила и мою жизнь, — понимающе ответила я. — Но, что мы можем сделать?
Рэйсенз встал и взглянул на небо, где солнце уже начинало занимать своё почётное место. Постепенно становилось светлее. Из выражения лица парня было ясно, что он в глубине души ненавидит этот яркий свет и чувствует в нём свою болезненную уязвимость.
— Что если мы позволим Аликорнам вновь править нами? Жизнь при них считалась светлой, и монстры почти не нападали, ведь у нас была большая защита и помощь, — воодушевлённо заговорил он. — А что случилось, когда всё больше людей получила магию? Мы утопаем в крови по сей день. Когда Аликорны покинули нас — всё рухнуло в труху.
Но нужны ли нам те, кто бросил нас при первой возможности? Они могли остановить ту борьбу за власть, что началась, но в итоге они просто обиделись и ушли. Я старалась никогда особо не углубляться в эту тему, потому что тогда я начинала ненавидеть всех этих существ. Они казались мне ещё более жалкими, чем я сама. Вместо того, чтобы исправить то, что натворила их же магия, они отвернулись.
Я уверена, что Аликорн почувствовал мою ярость, когда приходил ко мне во сне, поэтому он практически не общался со мной и не отвечал, когда я умоляла остановить всю эту невыносимую боль.
— Что ты хочешь? — я
