гимназии даже кусок штукатурки упал с потолка пятикласснику на голову.
— А политические взгляды вашего отца вам известны?
Сердце сосулькой ухнуло вниз. Аня смотрела на паркет.
— Говорите. Он наверняка учил вас говорить только правду.
Аня кивнула.
— А еще наверняка он регулярно обсуждал с вами свои политические предпочтения.
«Кажется, я снова кивнула», — запаниковала Аня. Нет, нет, показалось. Нет, кивнула, по инерции.
— Давайте подытожим: у нас имеется богатейший Павел Николаевич, любящий отец с прогрессивными взглядами, которые он регулярно обсуждает с малолетней дочерью…
— Сейчас уже нет, — выпалила Аня и сама себе зажала рот.
— Тем более, конечно. Сейчас безопаснее так. Да и как вы пойдете против отца-либерала, кто же будет олицетворять затхлое прошлое для вашего подросткового бунта? Но он продолжает оплачивать все ваши прихоти. И не задает лишних вопросов: ведь он постоянно занят. Он строит нашу похорошевшую столицу. Хм. Что именно он, кстати, уже построил?
Аня попыталась вспомнить названия элитных комплексов, гостиниц, но в голове была звонкая пустота.
— Он просто строит, в метафизическом смысле. Он царь и демиург. Он все вам позволяет. Хм. Он заварил всю эту кашу со сносом Калачёвского квартала именно в тот момент, когда вас затянула школьная рутина. Появились первые признаки депрессии, вам так хотелось событий, опасностей, куража… Задумайтесь, Анечка. Анечка?
Аня подняла голову. По щекам бежали быстрые холодные слезы.
— Задумайтесь: а на самом ли деле это ваш отец? — торжественно закончил Хозяин и достал из кармана бабушкофон — в точности такой же, как у Пети Безносова. — Осип Алексеевич? Да, готовы. Подать сюда труп.
* * *
Сторож Дыбенко не мог пошевелиться. Что-то еще податливое, но ощутимо твердеющее обхватило все его тело. Ныли неудобно согнутые конечности — Дыбенко был подвешен в тяжелой плотной массе в позе эмбриона. Мокрая пленка облепила лицо, она пахла теплым мучным клейстером — недавно Дыбенко научил своего мелкого варить такой клейстер; бывшая потом орала, что он заклеил в доме все, а недособаке породы чихуахуа пытался влить клейстер под хвост, чтобы больше не надо было выгуливать.
Дыбенко замычал в приступе полусознательного смеха. Пленка отклеилась от лица и повисла на подбородке тяжелым лоскутом.
— Зина! — сказал дребезжащий голос. — Зина, ну кто так клеит?
Разлепив наконец залитые клейстером веки, Дыбенко увидел перед собой одну из тех чертовых бабок, которые отказывались покидать свои квартиры в доме номер три. Бабка смотрела на него так, как обычно смотрят на кровавое пятно от неудачно раздавленного комара.
— Зина, ну до чего ты неаккуратная! И тот у тебя торчит, и этот отклеился!
Взглянув туда, куда показывала ворчливая бабка, Дыбенко обмер — из стены напротив торчали слабо шевелящиеся человеческие кисти, а повыше кистей из полосатых бумажных обоев смотрело вполоборота лицо. Ввалившийся воспаленный глаз бешено косился на Дыбенко, дергался свободный край губ.
Дыбенко отчаянно забился, но движения его были скорее воображаемыми.
— Тихо, миленький, тихо, — смягчилась бабка и наклеила кусок полосатых обоев обратно сторожу на лицо. — Никто еще не уходил, и ты не уйдешь.
— Готовы, Нина Пална? — спросил другой голос, тоже старушечий, но более мягкий, грудной.
— Готовы. Этот последний.
— А точно годится? С тем-то, с дворником, помните, что вышло?
Дворник, смиренный гастарбайтер в шапочке и с непроизносимым именем, пропал неделю назад. Дыбенко искал его, чтобы подмел вокруг бытовки, а старухи сказали, что он тут больше не работает. Дыбенко опять замычал, набрать в грудь воздуха для полноценного вопля не получалось.
— Не годится, Зиночка, чтобы обои отваливались. А этот годится. Внешность славянская, по материной линии москвич в третьем колене, черных кровей нет. Хороший парень, питательный.
Хлопнула дверь, зашаркали ноги — одна пара, две. Невидимая комната вокруг Дыбенко наполнилась голосами.
— Клавдия Семеновна… Ирочка, вот так сюрприз!.. Валентина, вы принесли свечи?
Наконец стало тихо, запахло открытым огнем — еще слабым и безопасным, с привкусом праздничного торта. Дыбенко вспомнил об оставшейся там, в его далеком и уютном дворовом гнезде, ополовиненной бутылке, и бессильная ярость вспыхнула в стиснутой груди. Что-то в толще изъеденной плесенью стены поддалось, буквально на миллиметр, и Дыбенко, со свистом втянув воздух, закричал долго и матерно.
— Восстань, великий, — ответил ему хор старушечьих голосов. — Восстань, древний. Восстань, многоглазый улей, вместилище жизни. Восстань, великий…
* * *
Дверь отворилась, и люди с неприметными лицами ввезли в кабинет больничную каталку, накрытую розовым детсадовским одеялом. Под одеялом угадывались продолговатые контуры. Хозяин кивнул неприметным, которые тут же выскользнули обратно в коридор, и поднял одеяло.
Аня взвизгнула, увидев на скользком дерматине бледного и спокойного, раздетого до тугих боксеров Ивана Курагина, звезду молодежного театра «Беспечная улица», которому Давид Чхония в режиссерском экстазе пророчил место в Большом, хотя ни петь, ни танцевать бедный Гамлет не умел. Хозяин взял Курагина за подбородок, повернул голову в одну сторону, потом в другую — труп, как видно, был совсем свежим — и свободной рукой поманил к себе Аню:
— Подойдите ближе, не бойтесь. Что же вы так позеленели? К смерти надо приучать себя с детства, все мертвыми будем.
Вблизи Курагин казался еще более бледным, почти прозрачным. Пересиливая ужас, Аня пригляделась и поняла, что, в общем-то, и не казался: его уши действительно были полупрозрачными, словно медузы, а сквозь пальцы проступал шероховатый дерматин каталки. Аня вопросительно посмотрела на Хозяина и увидела на его новогоднем лике улыбку.
— Технически он даже не мертвый, Анечка, потому что его вообще никогда не было. Это волнушка. Специалисты наши их так прозвали. В данный момент — волнушка в стадии полураспада, они не сразу исчезают. Хм-хм… С этим персонажем все сразу понятно было. Ваш грузинский коллега мечтал об идеальном актере — и вот он, пожалуйста. Только играть и умел, для того и возник. Вы не в актерском, скажем так, амплуа его видели? Вот и пожалуйста. Голая функция. С другими посложнее, конечно.
Аня в детстве гуляла с бабушкой в лесу под Парголово и знала, что волнушки — это такие грибы, розовые, с приятно махровыми краями вогнутой шляпки. Бабушка надрезала наманикюренным ногтем грибную мякоть, показывала Ане капли млечного сока и говорила, что волнушки роскошны в холодной засолке. Аня отчетливо вспомнила бабушкин голос и с трудом поборола внезапное желание царапнуть ногтем щеку Курагина, чтобы посмотреть, не проступит ли сок. Наверное, вид у нее стал при этом совсем уж безумный, потому что Хозяин пододвинул стул:
— Садитесь, Анечка. Я вам все сейчас объясню.
И объяснил, хмыкая и покашливая, точно сам считал нужным отреагировать на свои особо удачные реплики. Хлопая заплаканными глазами, Аня
