– Мне не нравится, как это звучит.
– Правда? Странно, похоже, мы собираемся подраться. Если так, то давай сделаем это здесь, а не в галерее.
– Боишься аудитории?
Локвуд сердито фыркнул:
– Ты, может быть, заметил, что этот праздник устроен, чтобы привлечь внимание к искусству мисс Ашдаун. Ты украл ее славу. – Он поднял брови. – Ты видел картины, Оберн?
– Я знал, что ты зануда, но не думал, что до такой степени. Нет.
– Тебе следует взглянуть на них.
– Увы, у меня есть дело поважнее.
– И какое же?
– Да как сказать! – пожал плечами Джулиан. – Думаю начать с клуба «Ост-Индия». Так что освободи мне дорогу и иди собирай лавры для мисс Ашдаун.
Локвуд не отступил, и Джулиан сжал кулаки. Он собирался приберечь их для Линдли, но если Локвуд хочет нарваться первым…
– Тогда посмотри картины, когда будешь проходить через галерею. – Локвуд говорил тихо, но настойчиво. – По крайней мере, взгляни на них.
Джулиан отбросил его руку.
– Всего доброго, – сказал он и шагнул в галерею. Если не в клуб «Ост-Индия», то к Бруку. Линдли абсолютно предсказуем.
Навстречу Джулиану шла женщина, зажимая рукой рот. Он посторонился, но выражение лица женщины заставило его взглянуть на источник ее ужаса.
Боже праведный!
На земле сидел индиец, скрестив ноги, повернув вверх ладони и соединив большой и средний пальцы. Поза медитации. Покой на его лице говорил о причастности к чему-то высшему, о своего рода просветлении, которого святые достигают через долгие страдания. Выражение его лица могло подвигнуть любого к стремлению обрести религию. Но этот покой потрясающе контрастировал с окровавленным ножом у него на коленях и сценой резни вокруг: мертвые женщины и дети, искалеченные мирные жители и солдаты – разбросанные, словно хлам, тела индийцев и британцев.
Джулиан отпрянул от картины. Он ощутил запах пороха. От пыли и крови запершило в горле. Сделав шаг назад, он уперся лопатками в стену. Его взгляд метнулся к следующей картине.
Рама едва вмещала массивную фигуру британского солдата. Он был написан так, что казалось, вот-вот бросится на зрителя и задушит его. Мундир заляпан грязью и кровью. Солдат показался Джулиану знакомым. Он увидел в его глазах не просто смерть.
Его нутро отреагировало раньше мозга. Тошнота подкатила к горлу, волосы зашевелились.
«Если еще раз увижу – убью».
У Джулиана в ушах звучал собственный голос. Он сказал эти слова этому человеку. Где? Когда?
Набрав в легкие побольше воздуха, Джулиан заставил себя подойти ближе. Мазки были резкие, длинные, плотно наложенные. Он мог предположить, как это сделано: кисть, направляемая сильной рукой, буквально хлестала по холсту, выплескивая краску.
Внизу по основной живописи бежала тонкая вязь какой-то тарабарщины. Шаг вперед, и тарабарщина превратилась в небрежно скопированную надпись на языке урду: «Город небезопасен, поэтому ждите».
– Это моя любимая, – сказал подошедший Локвуд, испугав его. – Все картины будут проданы, у меня уже есть заявки. Но эту я думаю оставить.
Джулиан не мог вообразить, что кто-то хочет видеть эти картины каждый день. Или хотя бы еще раз.
– Но это не… – Он сглотнул. Куда делся голос? Джулиан забыл этот запах, запах смерти, но сейчас вдруг ему показалось, что им пропитано все вокруг. Кровь… масляная краска ее так хорошо передает. – Это не та живопись, которую вешают в спальне.
– Ты думаешь? Я не уверен. У этого человека в глазах вожделение.
В памяти Джулиана что-то щелкнуло. Чанди-Чоук.
– Ах да, – сказал Локвуд. – Я забыл сказать тебе. Леди Эдон просила передать…
Эмма лежит на земле. Один мужчина, склонившись над ней, расстегивает пояс. Другой схватил ее горничную.
– …что будет ждать тебя на Довер-стрит…
Джулиан шел по галерее, в его ушах гремели военные барабаны. Земля содрогалась под его ногами, а все эти люди, шептавшиеся, прихлебывающие вино, глазеющие на стены, понятия ни о чем не имели. Никакого. Когда он подошел к последней картине, у него перехватило дыхание. Это был Сапнагар, его характерное плато, словно увиденное с большого расстояния. И на переднем плане – горящая деревня и настающий отряд сипаев.
«Где я был тогда?» – думал он. В эту самую минуту, переданную с такой ясностью, что он как будто видел происходящее ее глазами… Где он был?
«Любопытство до добра не доводит», – сказала ему Эмма и улыбнулась.
Глава 13
Эмма сидела в разгромленной комнате. На ковре валялись осколки китайской вазы. Повсюду разбросана одежда. Разбрызгана краска. Она разорвала холст, который накануне так тщательно натягивала. Можно еще продолжить. Сорвать занавески. Разбить зеркала. Тогда ее ждут семь лет неудач, но ей не привыкать.
Но ее ярость, такая бешеная, что, казалось, Эмма могла руками разломать стул, на котором сидела, кое о чем ей напомнила. С ней такое уже случалось. Перед убийством солдата в Курнауле.
Вздрогнув, Эмма уткнулась головой в колени. Она такое же чудовище, как любой из тех, кого она изобразила на своих картинах.
И ночной кошмар. Ее родители. Кораблекрушение. Больше года этот ужас не тревожил ее, но снова вернулся ей вчера ночью. Лицо матери…
Черт бы побрал Джулиана! Она покончила с прошлым. И не сможет пережить все снова!
В дверь постучали. Эмма не обратила на это внимания. Дельфина через минуту уйдет. Весь день в дверь стучали, уходили, снова стучали. Было бы лучше успокоить кузину, но Дельфина захочет получить ответы на самые болезненные вопросы вроде того, почему герцог Оберн позволил себе такую вольность.
– Что вас связывает? – Дельфина уже в карете потребовала от Эммы ответа. И, не дождавшись его, сказала лорду Чаду: – Я и не знала, что безумие поразило эту семью. Ты бы видел его, Гидеон! Он смотрел на нее, словно она призрак, ощупывал и бормотал всякую бессмыслицу!
Словно призрак. Самое подходящее сравнение. У призраков тоже отнимали покой именно тогда, когда они должны были обрести его. Такое многообещающее начало карьеры. Успех картин. Эмма пнула ногой газету. Критики были потрясены.
Гости Локвуда не просто восхищались ее работами, они хотели их купить. Граф остановил ее в холле, чтобы сказать ей об этом, когда она вернулась из сада. Она это не придумала, она была не в том состоянии, чтобы видеть радужные грезы, он действительно сказал ей: «Несколько человек спросили, нельзя ли купить картины».
Полный триумф. И Джулиан его погубил.
Как легко он расправляется с ней. Но разве одного раза ему не достаточно? В отличие от Джулиана она никогда не признавалась в любви. Но как она его любила! Похоже, он воображает, что его давнее признание той девочке, какой она когда-то была, дает ему право так разговаривать с ней теперь. Но все же он спросил! Спросил, что случилось с ней, и смотрел на нее, словно знал, словно предвидел ответ. Как ей хотелось его ударить! Можно подумать, что в ней осталось что-то узнаваемое. Надо было сказать ему: «Присмотрись получше, если сможешь вынести это. И тогда ты больше не станешь просить меня рассказать, как я выбралась из этой страны. Ты просто не захочешь этого слышать».
