и бедности не бойся. Остерегайся, чтобы нужда не жила в тебе.
Не бойся болезней. Они приходят тогда, когда человек готов. Тем, кто не знал болезней тела, тяжелее прийти к здоровью духа.
Верь в чудо. И оно придет. Даже если ты его не заметишь, Бог не проворонит.
После этих слов мне нечего добавить. Долгая речь не имеет вкуса. И кто долго закручивает, закручивается сам. Но поскольку наш учитель призывает нас все считать, прошу за свой труд скромную оплату. Отправь по этому адресу телеграмму моему другу, что я жив-здоров, и ежели что — уведомить меня можно через почту вашего села.
На этом, неся в сердце твой ясный образ, кланяюсь тебе из державы трав, вод и птиц, которые охраняют самые великие тайны сего мира.
Служим слову! Спасемся словом!"
Служитель сада
Еще когда мы только обосновались на Ильковом холме, Светован сказал:
— Не гоже нам ожидать чужого хлеба, когда стоим на целинной земле. Да и колхоз сюда не доберется, чтобы нас кормить. Как ни крути — а ожидают нас полные руки работы. Как раз отворилась к теплу земля… Запомни: ничто так не пахнет и не бывает таким вкусным, как то, что вырастил своими руками.
И принялись мы за свою "кормчую ниву".
Нет, мы не бросали семена, которые он достал из своего наплечника, в затвердевшую, сбитую годами каменистую почву. Сначала мы подняли перелог. Узкой лопатой отрезали пласт за пластом, между которыми укладывали бурьян, листья, труху из сарая, сухие кизяки из хлева. Пласты жарились на солнце, пили дождь и росу — и рассыпались железистой охрой. Тогда мы формировали грядки. Густо посыпали их перепревшей хвоей, известью из старой ямы, золой, носили в бесагах (заплечных мешках) зеленый песок и каменистую мучку, болотный торф. Из озерной купели брали подсушенные водоросли. В курятнике наскоблили куриный помет. Все это вместе с глиной перебивали мотыгой.
— Такая почва — рассыпчатая, быстрее прогревается и хорошо пропускает влагу. И удобрение хорошо сопрело, вызрело. Оно сильнее, чем коровяк, и нету в нем семян бурьяна, как обычно бывает в сыром навозе. Мы уничтожили корни бурьянов глубоким перекапыванием — одни погибли на поверхности, других подушили пластами земли.
Затем мы прокопали вдоль огорода канавки, по которым сбежала верхняя вода. А в сильный зной пускали ими воду из колодца, поили свой урожай.
Этим под его руководством занимался я, а старик обрезал и подлечивал сад. Подсаживал новые сажанцы-дички, чтобы потом их прививать. Перед этим плевал в ямку.
Редко когда он не выделял хотя бы час для того, чтоб поухаживать за садом. Ведь у сада немало вредителей. Среди них первый — белый мотыль, который точит все плодовые деревья и кусты. Собирать его гусениц не просто, легче заманить их в ловушки. Мы раскладывали под деревьями посуду с водой, а по краям горловин ставили полые стебли. В жару гусеницы ползут попить — и тут уже готовы для них очень удобные трубочки для того, чтобы превратиться в куколки. Из этих стеблей их легко вымыть водой либо выдуть в огонь. За одну жаркую неделю можно извести большую часть этой напасти. А для дротянифв оставляли в саду пучки соломы, которые потом сжигали. Слизней приманивали досками и мешковиной, под которыми щедро поливали водой. А когда там соберется много слизней, ошпаривали их кипятком.
Еще была и такая пакость, как кроты. Мы засовывали глубоко в их норы кусочки ткани, смоченные керосином. Хорошо их заливать и водой, потому что крот любит сухие, теплые и тихие места. Не сунется туда, где в землю будут воткнуты палки с жестяными вертушками. Отгоняет кротов и конский боб; мы садили его там, где кроты особо лезли.
Рыжие муравьи очень помогают саду, они уничтожают больше вредителей, чем сами люди. А вот черный садовый муравей только вредит, потому что расселяет по листьям и побегам тлю, которая затем вытягивает из растения все соки. Эти муравьи обожают медовую росу, выделяемую тлей. Поэтому они ее "пасут" и охраняют от божьих коровок. Отогнать этих муравьев можно с помощью душистого укропа, тмина и ноготков. А возле их гнездовий надо оставлять кусочки хлебной кваши с медом. И они быстро исчезнут.
Зато какую неоценимую услугу оказывают садам ежи, ящерицы, жабы и птицы. А про пчел и говорить нечего! Там, где летают "божьи мухи", и трава здоровее, и деревья, и человек. Чтобы их привлечь, мы густо насеяли люпин, колокольчики, божьи ружи, резеду, оман, бурячок, и собачье мыло. Кстати, оно мылится не хуже покупного мыла. После работы мы растирали его цветки и листья в воде на мыльную пену, которая очень хорошо отмывала грязь, затягивала трещины. Руки после такого мытья становились чистыми и белыми.
Мы были не только собирателями, но и садовниками. А это уже был чин земного воспроизводства. И он, мой научитель, охотно открывал для меня эту древнюю радость. ("Жизнь наша течет беспрерывно и перетекает в иные жизни, как и все перетекает в природе, и каждую весну рождает новых детей во славу свою". Из синей тетради).
Наши "маленькие дети" всходили зелеными ростками, пили воду и тянулись к солнцу, цвели, крепли, набирались тепла, льнули к рукам. И Светован касался их, ласково гладил ладонью стебли. Перед тем, как сеять, припоминаю, грел руки, смазывал жиром. А когда семена вот-вот должны были проклюнуться, шептал им: "Тужьтесь, тужьтесь, недолго уже, скоро на волю". Или потом: "Тянись, тянись, выравнивайся". Ласковое слово, теплый взгляд, нежные касания — все было словно продолжением кропотливого труда.
— Думаешь, для земли самое главное удобрение? Не менее живит ее доброта твоих рук, теплота твоего сердца. Ее память это хранит… Откуда у земли память? Земля — это тела людей, живности и зелья. Она древняя и мудрая, как мир. А мы до поры до времени ходим по ней. Не деревья, шатаясь, делают ветер, а ветер колышет деревьями. Не земля для нас, а мы для нее.
И я понемногу начал понимать, что дерево для него гораздо больше, чем просто дерево. И трава это не просто наполненный земной влагой стебель. Все для него было живым. Даже огонь. Как-то я долго силился разжечь влажные щепки. "Не горит? — спросил старик. — Дай ему немного соли". Я бросил пригоршню — и пламя весело разгорелось.
Никогда не забуду, как открыл он мне эту "живость". Я поливал капусту, сгрудившуюся зеленым табуном возле орешниковой оградки, а он прививал грушу. Вдруг попросил меня присесть, и сам склонился.
