III
– Ох, сюда! – указала Прасковья Ивановна на кресло у стола итяжело в него опустилась с помощию Маврикия Николаевича. – Не села б у вас,матушка, если бы не ноги! – прибавила она надрывным голосом.
Варвара Петровна приподняла немного голову, с болезненнымвидом прижимая пальцы правой руки к правому виску и видимо ощущая в нем сильнуюболь (tic douloureux[101]).
– Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не сесть уменя? Я от покойного мужа твоего всю жизнь искреннею приязнию пользовалась, амы с тобой еще девчонками вместе в куклы в пансионе играли.
Прасковья Ивановна замахала руками.
– Уж так и знала! Вечно про пансион начнете, когда попрекатьсобираетесь, – уловка ваша. А по-моему, одно красноречие. Терпеть не могу этоговашего пансиона.
– Ты, кажется, слишком уж в дурном расположении приехала;что твои ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, кушай и не сердись.
– Матушка, Варвара Петровна, вы со мной точно с маленькоюдевочкой. Не хочу я кофею, вот!
И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей слуге.(От кофею, впрочем, и другие отказались, кроме меня и Маврикия Николаевича.Степан Трофимович взял было, но отставил чашку на стол. Марье Тимофеевне хоть иочень хотелось взять другую чашку, она уж и руку протянула, но одумалась ичинно отказалась, видимо довольная за это собой.)
Варвара Петровна криво улыбнулась.
– Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты, верно, опятьчто-нибудь вообразила себе, с тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображениемжила. Ты вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь классуверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как madame Lefebure тебя тутже изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для утехи.Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
– А вы в пансионе в попа влюбились, что закон божийпреподавал, – вот вам, коли до сих пор в вас такая злопамятность, – ха-ха-ха!
Она желчно расхохоталась и раскашлялась.
– А-а, ты не забыла про попа… – ненавистно глянула на нееВарвара Петровна.
Лицо ее позеленело. Прасковья Ивановна вдруг приосанилась.
– Мне, матушка, теперь не до смеху; зачем вы мою дочь привсем городе в ваш скандал замешали, вот зачем я приехала!
– В мой скандал? – грозно выпрямилась вдруг ВарвараПетровна.
– Мама, я вас тоже очень прошу быть умереннее, – проговорилавдруг Лизавета Николаевна.
– Как ты сказала? – приготовилась было опять взвизгнутьмамаша, но вдруг осела пред засверкавшим взглядом дочки.
– Как вы могли, мама, сказать про скандал? – вспыхнула Лиза.– Я поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что хотела узнатьисторию этой несчастной, чтобы быть ей полезною.
– «Историю этой несчастной»! – со злобным смехом протянулаПрасковья Ивановна. – Да стать ли тебе мешаться в такие «истории»? Ох, матушка!Довольно нам вашего деспотизма! – бешено повернулась она к Варваре Петровне. –Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштровали, да, видно, пришлаи на вас пора!
Варвара Петровна сидела выпрямившись, как стрела, готоваявыскочить из лука. Секунд десять строго и неподвижно смотрела она на ПрасковьюИвановну.
– Ну, моли бога, Прасковья, что все здесь свои, – выговорилаона наконец с зловещим спокойствием, – много ты сказала лишнего.
– А я, мать моя, светского мнения не так боюсь, как иные;это вы, под видом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои люди,так для вас же лучше, чем если бы чужие слышали.
– Поумнела ты, что ль, в эту неделю?
– Не поумнела я в эту неделю, а, видно, правда наружу вышлав эту неделю.
– Какая правда наружу вышла в эту неделю? Слушай, ПрасковьяИвановна, не раздражай ты меня, объяснись сию минуту, прошу тебя честью: какаяправда наружу вышла и что ты под этим подразумеваешь?
– Да вот она, вся-то правда сидит! – указала вдруг ПрасковьяИвановна пальцем на Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая ужене заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна,всё время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась привиде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась вкреслах.
– Господи Иисусе Христе, рехнулись они все, что ли! –воскликнула Варвара Петровна и, побледнев, откинулась на спинку кресла.
Она так побледнела, что произошло даже смятение. СтепанТрофимович бросился к ней первый; я тоже приблизился; даже Лиза встала с места,хотя и осталась у своего кресла; но всех более испугалась сама ПрасковьяИвановна: она вскрикнула, как могла приподнялась и почти завопила плачевнымголосом:
– Матушка, Варвара Петровна, простите вы мою злобнуюдурость! Да воды-то хоть подайте ей кто-нибудь!
– Не хнычь, пожалуйста, Прасковья Ивановна, прошу тебя, иотстранитесь, господа, сделайте одолжение, не надо воды! – твердо, хоть инегромко выговорила побледневшими губами Варвара Петровна.
– Матушка! – продолжала Прасковья Ивановна, капелькууспокоившись, – друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата в неосторожныхсловах, да уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми менякакие-то людишки бомбардируют; ну и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а уменя, матушка, дочь!
Варвара Петровна безмолвно смотрела на нее широко открытымиглазами и слушала с удивлением. В это мгновение неслышно отворилась в углубоковая дверь, и появилась Дарья Павловна. Она приостановилась и огляделаськругом; ее поразило наше смятение. Должно быть, она не сейчас различила и МарьюТимофеевну, о которой никто ее не предуведомил. Степан Трофимович первыйзаметил ее, сделал быстрое движение, покраснел и громко для чего-то возгласил:«Дарья Павловна!», так что все глаза разом обратились на вошедшую.
– Как, так это-то ваша Дарья Павловна! – воскликнула МарьяТимофеевна. – Ну, Шатушка, не похожа на тебя твоя сестрица! Как же мой-тоэтакую прелесть крепостною девкой Дашкой зовет!
Дарья Павловна меж тем приблизилась уже к Варваре Петровне;но, пораженная восклицанием Марьи Тимофеевны, быстро обернулась и так иосталась пред своим стулом, смотря на юродивую длинным, приковавшимся взглядом.
– Садись, Даша, – проговорила Варвара Петровна с ужасающимспокойствием, – ближе, вот так; ты можешь и сидя видеть эту женщину. Знаешь тыее?
– Я никогда ее не видала, – тихо ответила Даша и, помолчав,тотчас прибавила: – должно быть, это больная сестра одного господина Лебядкина.
