Позади раздался странный шаркающий звук, и, от неожиданности обернувшись, я едва не врезалась в клетку с мертвой обезьяной. Похоже, не все животные покинули свою тюрьму. У мертвого примата в клетке от подбородка до плеча была обглодана шея, в черных звериных волосах застряли ошметки плоти.
Мысль о злой собаке вновь пришла мне на ум, но я старательно гнала ее прочь. Кастрюля! С половником. Стояла в углу раковины и на дне оставалось полстакана густой как сметана с сывороткой крови. Подхватив ее, я ринулась в открытую дверь, закашливаясь и пригибаясь, силясь рассмотреть в уже густом дыму большую клетку.
Доковыляв до нее на четвереньках, не поднимая головы, я бухнула кастрюлю на деревянный пол и заводила руками по нему в грязной пелене, разъедающей глаза.
Пусто! Он пропал. Кто-то забрал его. Куда? Куда?! В панике я, забыв об одеялах, на коленях поползла к дверям лифта, из них медленно валил густой, как непроглядная ночь, черный дым. Глаза резало, и слезы стали мешать видеть. Мне трудно было рассмотреть дорогу, пробираясь вперед, слепо шаря руками, и я начала подозревать, что не дойду, когда впереди замаячили полусогнутые фигуры, и послышались голоса.
Один из них я узнала — девушка с виллы Лопе, которая помогла мне бежать, возможно, она знает, кто забрал Олава!
Я поползла к ним, в дыму глубже вжимая лицо в шарф. На корточках у дверей лифта они удерживали вскрытые створки, намереваясь спуститься в шахту.
— …кинь баллон вниз, прижмем им дверь внизу.
— Взорвется…
— Пустой. Видишь вентиль, шкала на нуле.
— Баллон-то под давлением, дура. — Гневно ответил ей мужчина, спрыгнув вниз.
— Держу, давай. — Раздалось приглушенное кашлем снизу.
Я добралась до них, когда силы практически иссякли, отдышавшись и утирая слезяшиеся глаза мокрым грязным полотенцем, прохрипела:
— Где Олав?!
— Может, звери утащили. Знаешь, меня больше заботит судьба живых, чем мертвых. Пригнись пониже, сможешь дышать.
Я практически упала лицом на пол, пытаясь что-то рассмотреть вокруг. Парень слева с надеждой в голосе заговорил:
— Если мы доберемся до главного лифта, то ловушка схлопнется. Перекроет доступ кислорода на верхние этажи, он нам не остро необходим. Нет кислорода — нет огня. Это хорошо задержит пожар.
— Но мне нечем будет дышать, — вдруг осознала я. — А другие люди?
— Три трупа небольшая цена за выживание семнадцати. Что за… мать твою? — Парень, который держал двери, с ошарашенным видом смотрел мне за спину.
— Сзади! — Закричала девушка, кидаясь ко мне, но ее рука шваркнула в воздухе, когда нечто схватило меня за ноги и по полу потащило назад к клетке.
Задыхаясь криком, я закрыла голову ладонями, защищая лицо от ударов бетонной стяжки, которая словно терка сжигала кожу на щеках и лбу. Дергая ногой, извиваясь словно уж на сковородке, я пару раз приложилась свободной ногой по нападавшему, со всей дури врезав по державшей меня конечности. Определенно это была рука.
Внезапно меня отпустили, и, вскочив на четвереньки, я забилась в угол, озираясь, не видя дальше полуметра перед собой из-за едкой пелены. В сознании мутилось, мне чудился и детский смех, и шорох кружевных платьев. От угарного газа, как будто захотелось спать. И, может, я всего на секунду прикрою глаза, и наваждение пропадет. И эта фарфоровая кукла, как из кошмарных фильмов, с кровавым ртом полным острых зубов — всего лишь плод воображения.
Охрипшее горло пронзила боль, по шее потекло, и глаза закрылись, когда я поняла, что не могу вдохнуть. Я открывала рот, хватая пустоту, запутавшись руками в черных кружевах.
Сквозь жуткий вой и крики борьбы, сквозь боль от удара головой об колючий кружащийся пол, сквозь жар, окутавший меня, словно верблюжьим одеялом, я почувствовала знакомый запах. Тот сладкий апельсин у дымовой трубы и… губы. Холодные как сама смерть. На моей шее.
— Убьешь ее! Дышать ей нечем!
— На верхнем этаже окно! Беги!! Беги скорее!!
Меня трясло, еще немного и стошнит, но не вдохнуть, чтоб вырвало. Как будто вечность в полиэтиленовом пакете, а он в центрифуге, вытрясает из меня остатки жизни. Бьет, толкает, протискивает в игольное ушко и шепчет ласковым голосом, пробирающее до нутра: «Скоро… уже почти…»
И вдруг легкие взорвало ветром, а уши звоном битого стекла. Касаясь щекой рубашки, боялась открыть глаза, но уже знала, что это он.
Он пахнет хвойным лесом Красной горы, кирпичным дымоходом и вином. Лицом зарылась в этот запах, не ощутив тепла. Ни стука сердца, ни дыхания. Разочарованно скрипнув зубами, он поспешил опустить меня на пол, и волшебство пропало.
Мертвым голосом Олав проронил, обращаясь к кому-то:
— Вот, черт, Елена…
Глава 18. Беги
Открыв глаза, жадно дыша полной грудью, я даже не испытала укола ревности, увидев, как Олав поднимает на руки другую девушку.
Ее безвольные руки спадали вниз, а синие губы были открыты в последнем крике. Сидевшая в кресле была уже пару часов как мертва.
Олав бережно вынес ее из комнаты и вернулся через минуту с куском бархатной шторы. Укутав меня по самую макушку, он посадил меня в кресло у разбитого окна, через которое комнату заполнял самый вкусный в мире осенний воздух. С ароматами шоссе и голубиного помета на дождем пахнущих верхних этажах небоскреба. Слаще в жизни не вдыхала, я словно ела его ноздрями и не могла наесться.
Мы смотрели на город вместе, боясь разрушить тишину или взглянуть в глаза друг другу. Я набралась храбрости, но он первым произнес:
— Мне нужно идти. Узнать, кто пытался тебя убить. Систему активировали не мы. Останься здесь, это самое безопасное место.
И вышел, не оглянувшись. В коридоре раздались удаляющиеся торопливые шаги, а я осталась одна. Шли минуты и часы, наполненные звуками ночного города и воем сирен. Как будто меня все покинули и забыли здесь. Ушли домой, понадеявшись, что я тоже. Что я как-нибудь сама.
Тишину разбудил мой урчащий живот. Уже ведь больше суток ничего не ела. Хотелось пить неимоверно. Пошатываясь, я встала и бросила взгляд на светлеющее небо. Наверное час до рассвета, а может меньше. Дышать было уже легче, но ужасно болело горло. Сбросив свой теплый бархатный мешок, чтобы не путался под ногами, я вышла из комнаты.
Неспеша я преодолела коридор, комнату с жуткими куклами, где среди фарфоровых копий столько времени жила юная тринадцатилетняя Кристина Харель. С трудом я вспомнила ее имя, когда-то ставшее для меня символом бунтарства и романтической любви двух представителей враждующих видов. Джульетта, больная лейкемией, и никому не известный Ромео, которых все считали пропавшими уже год.
Что ж, газетчики считавшие ее жертвой кровожадного убийцы, недалеко ушли от правды. Вот только и она оказалась под стать повелителю ночи. Дочь безумного ученого.
