Я ощущал себя пилотом, который катапультировался незадолго до крушения самолета, в котором погиб ее сын. Скорбящие благодарили меня за то, что я пытался его спасти. В то время я не очень понимал, как разобраться со своими чувствами. После Эдварда я везде ощущал себя на чужбине; мне казалось, что я оказался в какой-то ссылке. Никому в больнице я не рассказывал о том, как мать приняла решение отпустить своего сына. Единственный раз, когда я почувствовал себя дома, был во время долгого разговора с матерью Эдварда поздним вечером в палате. Тогда я не был ни врачом, ни хирургом. Я был самим собой.
Открыв Эдварду путь к смерти мозга, я попытался предложить его матери способ найти смысл в происходящем безумии, в этой случайной трагедии. Я сделал это из лучших побуждений, я был на стороне пациента и его родных — не на стороне медицины, хирургии или комитета по вопросам этики — и не исходил из интересов частной клиники. Я склонил мать к этому решению, чтобы она могла обрести покой, могла со спокойной совестью дать указание вынуть катетер и ускорить смерть мозга сына, чтобы сохранить его органы для пересадки другим людям. Сохранив яички пациента, я почувствовал, что оказал ей дополнительную услугу, сделал нечто, выходящее за рамки моей работы. Я знал, что поступил правильно. Я был способен найти смысл в смерти и предложить страдающим людям выход, помогающий залечить душевные раны.
Потеря и жизнь неразрывно связаны. Именно глубина этих связей и привязанностей делает потерю такой разрушительной и болезненной. Невозможно прожить жизнь без утрат. И когда я увидел, как потеря влияет на жизнь членов семьи пациента, я понял, что стал свидетелем человечности в самом простом и в самом сильном ее проявлении.
Скорбь, направленная в правильное русло, может открыть двери для добрых воспоминаний. Способность найти цель в прожитой жизни позволяет нам придать смысл бессмысленному. От этого потеря не будет менее реальной, но нам станет легче перенести эту боль.
10. Жизнь
Синдром запертого человека — это скорее обезглавливание, чем медицинское состояние. Лезвие гильотины падает не на шею, а на рот через место соединения челюстей глубоко в черепе и перерезает ствол головного мозга. Его мысленные и эмоциональные функции не исчезают, но оказываются полностью изолированными, словно остров в океане. Все мускулы ниже глаз парализованы. У человека остается способность мыслить и моргать. Больше он ничего не может.
Пациенту с синдромом запертого человека необходимы все медицинские услуги, доступные в отделении интенсивной терапии: капельницы, аппарат искусственного дыхания, чтобы при помощи засунутой в рот трубки наполнять легкие воздухом и выпускать его, а также пакеты, в которые через дырку в животе поступают вязкие, грязновато-белые экскременты от пюре, которым кормят пациента. Единственное, что такому человеку не нужно, так это глазные капли: слезные железы в состоянии производить слезы.
Синдром запертого человека не лечится. Пациент оказывается запертым внутри собственного черепа, который превращается в тюрьму и прибежище одновременно. Пациенты не могут показать своей реакции на боль или словесные обращения, поэтому раньше их считали находящимися в коме. В тело человека можно воткнуть иголку, но он не отреагирует. Можно сделать надрез на груди, а пациент будет неподвижно лежать. Со стороны может показаться, что человек потерял способность мыслить и чувствовать. У пациента нет никаких средств выразить свои чувства, за исключением слез, появление которых тоже может быть рефлекторным. Слезы, вызванные эмоциями, имеют другой химический состав.
Синдром запертого человека может появиться в результате инфаркта в стволе головного мозга, рассеянного склероза, а также редких послеоперационных осложнений. В случае, о котором я расскажу дальше, причиной послужила проведенная мной операция.
У пациентки рядом со сводом черепа медленно росла менингиома. Это незлокачественная опухоль, что, впрочем, не делало ее менее опасной. Рост опухоли ограничивали кости черепа, поэтому она, словно зажатое между стен вьющееся растение, росла как умела и развивалась туда, где могла отвоевать себе свободное место. Опухоль росла вверх и вниз, словно пытаясь выйти за пределы черепа, и продвигалась в сторону геометрически красивого овала внизу черепа под названием «большое затылочное отверстие». И на пути к своему освобождению опухоль подошла к подвижному стволу головного мозга, потому что там встречала меньше сопротивления.
Ствол головного мозга начинается под полушариями головного мозга, как ножка гриба под шляпкой. По нему передаются сигналы между головным мозгом и остальными частями тела. Кроме того, ствол отвечает за активирующую ретикулярную систему, которая является чем-то вроде выключателя сознания.
Развивающаяся опухоль затронула эти очень чувствительные контролирующие механизмы. В результате части тела пациентки уже теряли способность передавать команды от головы ниже. Когда она впервые пришла в мою больницу, можно было подумать, что она пьяна. Вскоре подвижность ее членов должна была полностью исчезнуть, а тело — обмякнуть в инвалидном кресле.
Опухоль росла медленно, но верно. Она развивалась в течение нескольких десятилетий. Несмотря на то что она не была злокачественной, ее периодически частично вырезали, после чего пациентка проходила сеансы лучевой терапии, а спустя несколько лет цикл повторялся снова. После каждого пациентку ждал короткий период облегчения без отягощающих ее состояние факторов. Каждый раз опухоль все ближе подкрадывалась к стволу головного мозга. Получалось, что в результате очередной операции вырезали все меньшую часть опухоли, зажавшей ствол головного мозга в тиски. Почти за десять лет пациентка пережила три операции, проведенные известными американскими хирургами.
И вот сейчас она приехала в Лос-Анджелес. «Я знаю, что вы не сможете полностью вырезать опухоль, но мне нужна еще одна операция, чтобы подрезать и укоротить моего врага». Пациентка сказала, что за много лет она хорошо изучила сидящего в ней неприятеля. «Она не знает и не умеет ничего другого», — сказала пациентка об опухоли, как бы снимая вину с того, что ее убивало.
До этого она делала операции, чтобы дожить до того дня, когда дети покинут родительский дом. Теперь они выросли и разъехались. «Я делаю эту операцию исключительно для самой себя», — сказала она. Прежде ее оперировали известные нейрохирурги старшего поколения, но сейчас эти люди или умерли, или уже перестали практиковать. Поэтому она обратилась ко мне.
Она спросила моего совета. Мы коротко проговорили риски. Для нее это была уже далеко не первая операция. Мы обсудили возможность инфаркта. Так как синдром запертого человека встречается крайне редко, такой исход мы не затронули в разговоре. Я рекомендовал ей делать операцию через рот. Это был самый короткий путь к опухоли — более опасный, но со своими преимуществами. Я мог
