И когда сеньор Жозе звонил в дверь дамы из квартиры в бельэтаже направо, все помыслы его были только о предстоящей чашечке чаю. Нажал кнопку раз, нажал два, но никто не открывал. В смятении и тревоге он позвонил в квартиру слева, и возникшая на пороге женщина неприветливо осведомилась: Вам что. Никто не открывает. И что поэтому. Может быть, вы знаете, не случилось ли что-нибудь. Что. Ну, несчастный случай или болезнь. Весьма вероятно, ее увезли в карете скорой помощи. Когда. Три дня назад. И больше никаких сведений, может быть, вам известно, где она сейчас. Мне неизвестно, позвольте, и дверь закрылась, оставив сеньора Жозе во мраке. Завтра пойду по больницам, подумал он, чувствуя, что вконец измучен, ибо целый день на ногах, и более того — на нервах, а теперь еще и это нежданное потрясение. Вышел из подъезда и остановился на тротуаре, спрашивая себя, что тут можно еще сделать, не расспросить ли других жильцов, не все же такие неприятные, как соседка из квартиры в бельэтаже налево, и с этой мыслью сеньор Жозе снова вошел в дом, по лестнице поднялся на второй этаж, позвонил в квартиру, где живут мать с ребенком и ее ревнивый муж, который к этому часу наверняка уже вернулся с работы, но это неважно, он ведь всего лишь спросит, не знают ли они чего-нибудь о пожилой даме. На лестнице горит свет. У женщины, открывшей дверь, не было на руках ребенка, и, не узнав сеньора Жозе: Что вам угодно, спросила она. Простите за беспокойство, я пришел навестить ту даму из квартиры в бельэтаже направо, но ее нет, а соседка сказала, что три дня назад ее увезла скорая. Да, это так. А вы не знаете случайно, где она, в какой больнице или, может быть, у родни. Прежде чем женщина успела ответить, донесся из глубины квартиры мужской голос: С кем ты там, и, повернув голову, она ответила: Да тут справляются о даме из квартиры в бельэтаже направо, потом перевела глаза на сеньора Жозе: Нет, мы ничего не знаем. Понизив голос, сеньор Жозе спросил: Вы меня не узнаете, и женщина, поколебавшись, сказала: А-а, да, помню, помню, причем сказала шепотом, после чего медленно притворила дверь.
На улице сеньор Жозе остановил такси: В Главный Архив, рассеянно сказал водителю. Он бы, конечно, предпочел пойти пешком, чтобы сберечь деньги, которых оставалось мало, и завершить день так же, как он его начал, но от усталости и в самом деле валится с ног. Так он рассудил. Когда же шофер сказал: Приехали, сеньор Жозе увидел, что приехать-то они приехали, да не к дверям его дома, а ко входу в Главный Архив. Не стоило, конечно, объяснять таксисту, что следует обогнуть площадь и проехать боковой улицей, в конце концов, тут и пятидесяти метров не будет, не о чем говорить. Расплатившись последними монетами, вышел, а когда оказался обеими ногами на тротуаре, поднял голову и увидел свет в окнах архива. Опять, промелькнуло у него в голове, из которой моментально улетучились и беспокойство за судьбу дамы из квартиры в бельэтаже справа, и воспоминания о той матери с ребенком, теперь надо придумать, чем завтра оправдываться. Он завернул за угол, и вот он, его дом, приземистая руина, прилепившаяся к высокой стене здания, нависавшей над ним и готовой, кажется, вот-вот раздавить его. И тут словно чьи-то грубые пальцы стиснули сердце сеньора Жозе. Внутри его жилища горел свет. А ведь он был уверен, что, уходя, погасил, впрочем, если вспомнить, какая каша была у него в голове на протяжении уже стольких дней, вполне можно допустить, что позабыл повернуть выключатель, да и потом, допустить это можно было бы лишь в том случае, если бы не горели так ярко все пять окон по фасаду Главного Архива. Сеньор Жозе вставил ключ в замочную скважину, наперед зная, кого увидит у себя, но все же задержался на пороге, как если бы правила хорошего тона властно предписали ему выказать удивление. На столе в большом порядке были разложены бумаги, а у стола сидел шеф. И сеньору Жозе не было нужды подходить ближе, чтобы увидеть, что это за бумаги — оба фальшивых мандата, школьные формуляры неизвестной женщины, тетрадь с записями и архивный скоросшиватель с официальными документами. Входите, сказал хранитель, будьте как дома. Младший делопроизводитель прикрыл за собой дверь, сделал шаг к столу и остановился. Он молчал и чувствовал, что все его мысли растворяются в водовороте внезапно словно бы разжижившихся мозгов. Садитесь, я же сказал, будьте как дома. Сеньор Жозе заметил, что на стопке ученических формуляров лежит точно такой же ключ, что и у него. Смотрите на ключ, спросил хранитель и спокойно продолжил: Не думайте, что это копия, квартирам чиновников, когда они у них имелись, полагалось два ключа, один, разумеется, вручался им для собственного пользования, второй оставался в распоряжении Главного Архива, все очень, как видите, складно. За исключением того, что сюда вы вошли без моего разрешения, сумел вымолвить сеньор Жозе. Оно мне и не требовалось, у кого ключ, тот и хозяин, так что скажем, мы с вами оба хозяева этого дома, точно также, как и вы считали себя хозяином архива в достаточной степени, чтобы выносить оттуда официальные документы. Я могу объяснить. В этом нет необходимости, я регулярно следил за всеми ваши действиями, да и дневник ваш оказался большим подспорьем, и пользуюсь случаем отметить, что у вас прекрасный слог и богатый язык. Завтра я подам прошение об отставке. Которую я не приму. Сеньор Жозе поглядел на него с удивлением. Нет. Нет, не приму. Позволено ли будет узнать причину. Разумеется, если я намереваюсь стать вашим сообщником в этих предосудительных действиях. Я вас не понимаю. Хранитель взял в руки досье неизвестной женщины и сказал так: Скоро поймете, но сначала расскажите, что там было на кладбище, ибо запись в дневнике обрывается на вашей беседе с тамошним письмоводителем. Долгая история, в двух словах не расскажешь. А вы все же попытайтесь, чтобы у меня создалась цельная картина, но покороче. Ну, я пешком дошел через все кладбище до сектора самоубийц, переночевал под оливой, наутро оказался посреди овечьей отары, а потом узнал, что пастух ради собственного развлечения меняет местами таблички с номерами могил, пока на них еще не установлены надгробья с именами и датами. Зачем же он это делает. Трудно объяснить, все вроде бы вертится вокруг того, что надо бы узнать, где они, люди, которых мы ищем, и пастух вот, к примеру, считает, что нам этого знать не дано. Как та, кого вы называете неизвестной женщиной. Именно. Ну а сегодня вы чем занимались. Был в школе, где она преподавала математику, был у нее дома. Что-нибудь нашли. Нет, и, пожалуй, не хотел ничего найти. Хранитель раскрыл папку, достал тот самый формуляр, который сеньор Жозе когда-то случайно унес вместе с пятью другими, выписанными на знаменитостей: А знаете ли, что бы я сделал на вашем месте. Откуда же мне знать. А знаете ли, каков тот единственный логический вывод, что следует из всей этой истории. Тоже нет. Заполнить на эту женщину новый формуляр, точно такой же, как прежний, и указать там все данные, кроме даты смерти. А потом. А потом поместить его в каталог живых, словно бы она и не умирала. Но это же будет подлог. Ну да, подлог, но если не совершим его, все нами сделанное и нами сказанное лишится даже капли смысла. Не могу постичь. Хранитель откинулся на спинку стула, медленно провел обеими руками по лицу, а потом спросил: Помните, что я сказал в архиве, в пятницу, когда вы появились на службе небритым. Помню. Все помните. Все. Значит, и то, как я упомянул кое-какие обстоятельства, не будь которых никогда бы не осознал, насколько же абсурдно отделять мертвых от живых. И это помню. Надо ли повторять, какие именно обстоятельства я имел в виду. Совершенно незачем.
