Книга Книга имен - Жозе Сарамаго

А вот сеньор Жозе этого бы сказать не мог. Ему предстояло сделать еще один, последний шаг, отыскать в доме неизвестной женщины дневник ли, записку, клочок бумаги, что угодно, запечатлевшее бы крик, всхлип, выдох: Больше не могу, который всякий самоубийца неукоснительно обязан оставлять после себя, прежде чем выйти в пресловутую дверь, хотя бы для того, чтобы пребывающие покуда еще по эту ее сторону смогли утишить голос совести и утешиться словами: Бедняжка, вот, оказывается, вот в чем дело-то было. И сколько же можно талдычить снова и снова, что душа человеческая издавна облюбована противоречиями, ибо вплоть до самого последнего времени что-то не замечалось, чтобы они процветали или хотя бы сносно существовали вне ее, и, должно быть, по этой самой причине кружил сеньор Жозе по городу, бродил как потерянный, то вверх, то вниз, то в одну сторону, то в другую, будто безнадежно заплутал без карты и маршрута, хоть и знает превосходно, что должен сделать в этот последний день, ибо завтра наступит уже другое время, либо время останется прежним, а вот он сам изменится неузнаваемо, доказательством чего могут служить его мысли: А кем же буду я после этого, завтра, например, и какого же делопроизводителя обретет в моем лице Главный Архив ЗАГС. Дважды уже проходил он мимо дома неизвестной женщины и ни разу не останавливался, потому что боялся, и не будем спрашивать чего, это противоречие больше других на виду, сеньор Жозе хочет и не хочет, желает и страшится своего желания, и так — всю жизнь. Сейчас, выигрывая время, отодвигая неминуемое, он счел, что сначала надо бы все же позавтракать в каком-нибудь ресторанчике, недорогом, где цены сообразуются с его средствами, да еще и расположенном где-нибудь в отдалении, чтобы не в меру бдительный сосед не догадался о намерениях этого человека, который зачем-то крутится возле дома. Хотя по виду сеньор Жозе не отличается от наших представлений о том, как обычно выглядят порядочные люди, но кто же может за это поручиться, кто даст твердые гарантии, внешность, как известно, обманчива, оттого ее и назвали внешностью, и кому бы, например, взбрело в голову, приняв в расчет бремя лет и хилую стать сеньора Жозе, заподозрить, что он по ночам лазает по крышам. Он растягивал свой скромный завтрак как только мог и, поднявшись из-за стола, когда было уже сильно за три часа, неторопливо, нога за ногу, побрел на ту улицу, где жила неизвестная женщина. И прежде чем завернуть за последний угол, остановился, глубоко вздохнул, подумал: Я же не трус, чтобы приободриться, однако был он, как и очень многие мужественные люди, когда именно что трус, а когда и храбрец, а то обстоятельство, что провел ночь на кладбище, нимало не унимает нынешнюю дрожь в коленках. Сунув руку в карман пиджака, он нащупал ключи, из которых один, маленький и узкий, был от почтового ящика, а два других почти совсем не отличались друг от друга, но один был от подъезда, а второй — от квартиры, и не дай бог ошибиться, особенно если внизу сидит консьержка, да еще из породы тех, кому непременно во все нужно сунуть нос, и что ей сказать, как объяснить свое появление, вероятно, тем, что он пришел сюда с разрешения родителей покойной, пришел провести опись ее имущества, я, сударыня, из Главного Архива ЗАГС, вот мое удостоверение, и, как видите, мне доверили ключи. Выбранный наугад ключ подошел, и стражница при подъезде, если таковая и имелась в этом доме, не появилась и, следовательно, не спросила: Вы к кому, и не врет поговорка, что страх перед сторожем стережет лучше его самого, и потому следует прежде всего победить страх, а дальше видно будет, все видно, в том числе — и сторожа, а может, и нет, если он и вовсе не явится. Дом, хоть и старой постройки, но снабжен лифтом, на счастье сеньора Жозе, потому что ему на подгибающихся, отяжелевших ногах нипочем бы не добраться до шестого этажа, где помещается квартира учительницы. Открываясь, дверь заскрипела, испугала посетителя, который вдруг засомневался, что его объяснения возымели бы действие на консьержку, поинтересуйся та все же, куда он и зачем. Сеньор Жозе торопливо проскользнул внутрь, осторожно прикрыл за собой дверь и оказался во тьме, совсем чуть-чуть не дотягивавшей до звания кромешной. Ощупал стену возле дверной притолоки, нашарил выключатель, но благоразумно не стал приводить его в действие, ибо это могло быть опасно. Постепенно глаза его стали привыкать к темноте, и можно было бы сказать, что в подобных обстоятельствах такое происходит с любым и каждым, однако не так широко известно, что младшие делопроизводители Главного Архива, благодаря вынужденно частым посещениям тех помещений, где хранятся документы мертвых, по прошествии известного времени развивают зрительные свои способности до пределов, далеко превосходящих возможности всех иных. И в конце концов начинают видеть в темноте наподобие кошек, если, конечно, это совершенствование не пресекается выходом на пенсию.

Хотя пол в квартире затянут ковром, сеньор Жозе предпочел все же разуться, чтобы сотрясением или нечаянным стуком каблука не оповестить о своем присутствии соседей снизу. С тысячей предосторожностей задернул шторы на том окне, что выходило на улицу, но не наглухо, а так, чтобы немного света все же проникало в комнату. Вошел в спальню. Помимо узкой, девичьей, как принято говорить, кровати там стояли ночной столик, гардероб, еще какой-то шкаф. Вся мебель была выдержана в простом и строгом стиле, являвшем контраст тяжеловесной помпезности родительской обстановки. Сеньор Жозе обошел остальное пространство, состоявшее из гостиной с, как водится, диваном и книжными полками от стены до стены, кабинетика, совсем крохотной кухоньки и туалетной комнаты, ужатой в своих габаритах до последней крайности. Да, здесь вот, в этой квартире жила неизвестная женщина, которая неведомо почему покончила с собой, побывала замужем, но расторгла свой брак, после развода могла бы вернуться в отчий дом, но предпочла жить сама по себе, которая, как и все, была когда-то девочкой, потом девушкой, однако уже в те времена каким-то вполне определенным, хоть и не определяемым словами образом обещала стать той, кем стала, школьной математичкой, чье имя при жизни значилось в картотеках Главного Архива вместе с именами всех иных живых жителей этого города, а по смерти вернулось в мир живых, потому что именно этот сеньор Жозе вернул его из царства мертвых, да, только имя, а не ее самое, ибо младшему делопроизводителю такое никак не под силу. Двери из комнаты в комнату были открыты, и потому свет дня более или менее распространялся по всей квартире, но сеньору Жозе надо бы поторапливаться со своим делом, если он не хочет бросить его на полдороге. Он выдвинул ящик письменного стола, рассеянно скользнул взглядом по его содержимому, но ни школьные задачи и примеры, ни столбцы с вычислениями, ни чертежи никак не объясняли жизни и смерти женщины, что сидела в этом кресле, зажигала эту лампу, держала в руке этот карандаш и писала им. Сеньор Жозе медленно закрыл ящик, начал было выдвигать другой, но, движения своего не завершив, вдруг на долгую минуту или на несколько кратких мгновений, показавшихся часом, погрузился в размышления, потом с силой задвинул ящик, потом вышел из кабинета, потом уселся в гостиной на диванчик и так и остался. Он глядел на свои старые, кое-где заштопанные носки, на неглаженые брюки, привздернутые так, что открывались худые белые голени в редких волосках. Почувствовал, что его тело постепенно приноравливается к мягкой вогнутости, которую на пружинной гобеленовой подушке дивана оставило другое тело. Больше уж так не посидеть, пробормотал он. Тишину, казавшуюся ему всеобъемлющей, взрезал уличный шум, в котором время от времени особо выделялся рев автомобилей, но чувствовалось в воздухе и чье-то ровное и глубокое дыхание, какое-то медленное пульсирование, так, должно быть, дышат дома, оставшись одни, а этот вот, наверно, еще не успел понять, что внутри его опять кто-то есть. Сеньор Жозе сказал себе, что надо бы осмотреть и другие ящики, в комоде например, где хранят обычно самые интимные принадлежности туалета, да и в ночном столике у изголовья, откуда берут принадлежности иные, но не менее интимные, или в гардеробе, скажем, и подумал, что, если откроет его дверцу, не устоит перед искушением провести пальцами по висящим там платьям, как по клавишам немого рояля, и еще подумал, что приподнимет подол какого-нибудь и вдохнет аромат или просто запах. А ведь есть еще ящики письменного стола, которые он не успел осмотреть, и маленькие шкафчики, вделанные в книжный стеллаж, и где-нибудь да спрятано то, что он ищет, — письмо, дневник, прощальное слово, след последней слезы. А зачем, спросил он себя, ну, предположим, что эта записка существует, что я ее найду, что я ее прочту, но ведь от этого платья не перестанут быть пустыми, и не решится ни одна математическая задача, и неизвестное в уравнении не определится, и покрывало вовеки не будет сдернуто с кровати, а пододеяльник — натянут до груди, и лампа у изголовья никогда не осветит страницу книги, ибо что кончилось, то кончилось. Сеньор Жозе наклонился вперед, обхватил лоб ладонями, словно намеревался еще попредаваться малость размышлениям, хотя это было не так, кончились у него мысли. Свет вдруг померк, видно, проплыла в поднебесье туча. И в этот миг зазвонил телефон. Сеньор Жозе раньше и не замечал его, а он был тут, стоял в углу на маленьком столике, как вещь, которой пользуются не слишком часто. Включился автоответчик, женский голос назвал номер и произнес: Меня нет дома, оставьте сообщение после длинного гудка. Кем бы ни был звонивший, он дал отбой, есть люди, которые терпеть не могут разговаривать с машиной, а может быть, просто понял, что не туда попал, и в самом деле — имеет ли смысл продолжать беседу, если нам ответил незнакомый голос. Это должно было бы объяснить сеньору Жозе, никогда прежде не видевшему вблизи таких устройств, принцип его работы, но он, скорее всего, не прислушался бы ни к каким объяснениям, потому что его очень сильно взволновали эти несколько слов: Меня нет дома, оставьте сообщение после длинного гудка, и той, которая произнесла их, никогда больше не будет дома, здесь остался только ее голос, глуховатый и тусклый, с какой-то рассеянной интонацией, как будто говорила она одно, а думала в эту минуту о чем-то другом. Сеньор Жозе сказал: Может быть, еще позвонят, и в этой надежде неподвижно просидел на диване еще час, а мрак в доме меж тем становился все гуще, и никто больше не позвонил. Тогда он поднялся, пробормотав: Пора идти, но прежде чем покинуть квартиру, в последний раз обошел ее, снова вошел в спальню, где света было больше всего, присел на минутку на край кровати, раз и другой медленно провел ладонью по кружевному отвороту пододеяльника, потом открыл шкаф, где висели вещи женщины, которая произнесла такие определяющие слова: Меня нет. Вытянул шею так, что они коснулись его лица, и запах, исходивший от них, можно было бы назвать запахом отсутствия или скорее даже тем смешанным ароматом розы и хризантемы, каким веет иногда в помещении Главного Архива. И на этот раз не обнаружилась консьержка с вопросом, откуда это он идет, безмолвный дом казался необитаемым. Именно эта тишина заронила в голову сеньора Жозе идею, дерзновенней которой не бывало еще в его жизни: А если я останусь здесь, проведу ночь в ее постели, никто ведь этого не узнает. И да будет известно сеньору Жозе, что нет ничего проще, чем подняться на лифте, войти в квартиру, скинуть башмаки, совершенно ведь не исключено, что кто-нибудь опять ошибется номером, и если так, то вновь раздастся глуховатый печальный голос учительницы математики: Меня нет, а если ночью какой-нибудь приятный сон возбудит твое старое тело, разнежившееся в ее постели, сам знаешь, средство под рукой, смотри только поосторожней с простынями. Этих грубых и пошлых насмешек сеньор Жозе не заслужил, ибо его идея, скорее романтическая, нежели дерзновенная, ушла так же внезапно, как и пришла, да и он сам уже на улице, и, похоже, ему помогло покинуть этот дом воспоминание о старых, кое-где заштопанных носках и белых тощих голенях, поросших редким волосом. Все на свете бессмысленно, пробормотал он и направился туда, где в бельэтаже, в квартире направо, проживает пожилая дама. День кончается, Главный Архив уже закрыт, и не очень много часов осталось у младшего делопроизводителя, чтобы сплести историю, объясняющую сегодняшнее не то чтобы опоздание, а полноценный прогул. Всем известно, что у него нет домашних, которым срочно потребовалась бы его помощь и уход, а если бы и были, разве может это служить оправданием для человека, живущего за стеной Главного Архива, что бы ему стоило всего лишь войти да объявить: Прощайте, до завтра, а то у меня кузина при смерти. И сеньор Жозе думает, что, пожалуй, на этом служба его может и кончиться, погонят его, скорей всего, из архива, уволят, но, может быть, пастуху будет нужен помощник менять номера на могилах, особенно если захочет расширить свое поле деятельности, и почему же в самом деле надо ограничиваться только самоубийцами, в конечном-то счете все покойники одинаковы, и все, что можно сделать с одними, то можно и с другими, то есть перепутать их всех, перемешать, эко дело, подумаешь, если мир так и так лишен смысла.