Ну как я могу знать, что пришло бы в голову опытнейшим (не чета нашим) политикам, умам мирового класса? Знаю лишь, что с аналогичной задачей они после 1945 года справились: Европу из немыслимых, казалось, руин подняли и никакого серьезного отката — ни коммунистического, ни тем более национал-па-триотического — не последовало. Слов нет, европейским политикам пришлось еще повозиться с оппозицией (не забудьте, что СССР приложил тогда гигантские усилия, чтобы разжечь из искры пламя), но так и не пришли в конечном счете воители несвободы к власти. Нигде в Европе. Ничего похожего с тем, что произошло в России. Значит, сработано было крепко.
Оставалось, короче, лишь собрать вместе эту «могучую кучку», дать ей приличное название, объяснить задачу, наладить процедуру взаимодействия — и пустить в свободное плавание. Спасти таким образом дух свободы, порожденный Перестройкой. Такая была идея.
Ясно, что тут нужны были согласие — и помощь! — руководства России. За ними и отправился я при первой же предоставившейся мне возможности в Москву в январе 1990 года (меня пригласили прочитать курс советско-американских отношений в МГИМО, правда, обязательно по-английски). Получилось, честно говоря, довольно нелепо: студенты говорили по-русски, я тоже, а общаться мы должны были по-английски. Будь я и впрямь пророком, как думала Валентина Терешкова, я, конечно, предвидел бы, что-то была лишь первая нелепость, которая ожидала меня в России. Но я не предвидел.
Ельцин
Первый из государственных людей, с кем поделился я своей идей, был, конечно, Ельцин. Нет, убедить его оказалось непросто: недоверие к Западу сидело в нем глубоко. С какой стати станут они нас спасать? При всем том любопопытен был Ельцин необыкновенно. Об истории России не знал ничего. Но хотел знать. И интуиция дьявольская. Мало того, что он заставил меня прочитать ему экспромтом лекцию по истории русской государственности, начиная с XV века, он еще и оспаривал на каждом шагу мои интерпретации (я ненароком подумал, что, будь Ельцин моим студентом, быть бы ему из лучших — а мои все-таки были сгёше с1е 1а сгёше американского студенчества). Но в конце концов я его убедил. Не только согласился Борис Николаевич с моей идеей, но и обещал поставить ей на службу все ресурсы Верховного Совета России (где он тогда председательствовал).
И уходил я тогда из Белого дома с двумя важными документами в кармане. Первый был на бланке Комитета по международным делам и внешнеэкономическим связям РСФСР. Текст его гласил: «21 января 1990 года Профессор Нью-Йоркского университета А. Л. Янов был принят Председателем Верховного Совета России Б. Н. Ельциным. В ходе беседы была одобрена предложенная А. Л. Яновым идея “Неправительственного Международного Совета Взаимодействия”. В результате была достигнута договоренность о реальной поддержке этой идеи Верховным Советом РСФСР».
Подписано: председатель Комитета В. П. Лукин, помощник Председателя ВС В. В. Илюшин.
Вторым был мандат на бланке Председателя Верховного Совета РСФСР: «Профессор Нью-Йоркского университета Александр Янов уполномочен вести переговоры о формировании зарубежной части “Неправительсвенного Международного Совета Взаимодействия”».
Подписано: Б. Ельцин.
На двух языках.
Злоключения идеи. Начало
Вышел я из кабинета Ельцина окрыленный. Полдела, думал я, сделано. Планировалось, что МИД даст указания посольствам и те аккуратно выяснят, заинтересован ли такой-то участвовать в НСВ и, если да, пожелает ли он встретиться со мной для выяснения деталей. Затем уж наступит мой черед — лететь, куда скажут, доводить собеседника до, так сказать, кондиции. Заметьте, что ни электронной почты, ни скайпа тогда еще не было, ничто не могло заменить личной беседы. В любом случае первый шаг должен был быть их, «ресурсов Верховного Совета». С тем я и уехал — ждать сигнала, куда лететь.
Прошел месяц, другой, третий — никаких сигналов. В чем дело? Последнее, что мне пришло в голову (а должно было прийти первым), это что через час-другой после моего ухода зайдет к Ельцину кто-нибудь из его окружения и, выслушав его возбужденный рассказ о моем визите, вынесет приговор: «Плюнуть и растереть!». А не подействует сходу, развернет это в аргумент: «Сказал он вам хоть слово об угрозе коммунистического реванша? Так я и знал: все о каких-то вшивых нацио-нал-патриотах, которых мы в в гробу видали? О том, что только немедленная приватизация спасет нас от коммунистов, тоже не сказал? Одни загадочные фразы о “травме народного сознания”? Какая там травма, если мы освободим народ от коммунистов? На руках нас будут носить. В общем, гоните вы этих непрошеных советчиков в шею».
Меня рядом не будет, чтобы возразить, что хлещут они мертвую лошадь, что коммунистический реванш — фантом вчерашнего дня, а имперский — реальность завтрашнего. Меня не будет, а они рядом, будут капать ему на мозги каждый день. Убедят в конце концов, что ни к чему нам варяги, сами с усами. И сдаст ведь меня Борис Николаевич. И захлопнутся передо мной все двери. И останусь я один как перст против бюрократической стены. Но идею не брошу.
Злоключения идеи. Конец
В конце концов, думал я, с американскими кандидатами в НСВ договориться смогу я, опираясь на ельцинский мандат, и сам. И они. представьте, в принципе согласились. А русскую его часть создам на общественных началах. И, представьте, создал. Хлипкую, но создал. Единственное, что оставалось, — это найти для нее сильного авторитетного лидера. Но тут вышла закавыка. С кем я только ни говорил, кому ни предлагал? Шеварнадзе? Но он, оказалось, собрался в Грузию. Станислав Шаталин, старый приятель, тогдашний мэр Москвы Гавриил Попов, петербургский мэр Анатолий Собчак (с ним я даже в Душанбе слетал, чтоб улестить)? Все соглашались войти в НСВ, но руководить — ни в какую. Пришлось положиться на людей случайных. Результат был удручающий.
Один пример скажет все. В один из своих приездов в Москву нашел я на столе своего общественного НСВ телеграмму от Дэвида Рокфеллера: он будет в Москве проездом такого-то числа таким-то рейсом, готов задержаться на день для встречи с российскими членами НСВ, будет рад познакомиться лично. Просил встретить в Шереметьево-2. Увы, дата на телеграмме была двухнедельной давности. Никто Рокфеллера не встретил. Все мои переговоры пошли прахом. Боюсь даже представить себе, что он обо мне подумал.
А вот еще. Не успел я после этого вернуться в Нью-Йорк в унынии и в упадке духа, как Москва начала бомбардировать меня предложениями. От одного Фонда: «Уважаемый г-н Янов! Ваша идея чрезвычайно актуальна… Готовы немедленно оказать вам необходимую поддержку и содействие…».
