штаны, так что я принял волевое решение ехать в австрийское посольство, где с недавних пор числился личным ассистентом собственного дяди и раз в неделю ксерил бумажки с четырех до шести вечера.
По устланному свежим снегом асфальту наглухо тонированная девятка с дребезжащим прямотоком вылетела на безлюдный Староконюшенный, освещенный мягким светом нескольких фонарей, и, задев бампером мусорный бак, остановилась у входа в посольство. Дежуривший там милиционер поперхнулся в своей будке чаем и чуть не выронил из рук термос, увидев, как, отпустив лихача-таксиста, пижонски разряженный юноша в леопардовых туфлях в компании томной блондинки с силиконовыми губищами, упакованной на сумму, эквивалентную трем годовым окладам сотрудника МВД, среди ночи по-хозяйски вламывается на территорию иностранного государства с такой помпой, будто это номер для новобрачных.
– Aaa, Russisch Schwein! – задорно прикрикнул я, ключом отперев кованную калитку, и отвесил Алисе звонкого пита.
«Совсем охренели, фрицы!» – подумал, наверное, часовой.
Была суббота и в офисной части здания вряд ли кто-то мог оказаться, так что, не теряя ни секунды, мы стали срывать друг с друга одежду, шаг за шагом поднимаясь по покрытой ковролином лестнице на последний этаж. Когда на Алисе оставались лишь чулки и туфли, она запрыгнула мне на руки, ногами обхватив спину, и присосалась к моим губам так, будто пыталась высосать мозг. Нещадно кусая и вылизывая ее лицо, шею и грудь, я, торжественно внес обнаженное тело в кабинет дяди, с показушной грубостью швырнул на диван – куда он обычно предлагал сесть подчиненным – и с похотью беглого каторжанина пристроился меж ее завлекательно распахнутых ног. Прожарившись около часа, мы развалились на полу и уже минут десять молча смотрели в потолок.
Едва я успел подняться и натянуть джинсы с рубашкой, как в коридоре послышались шаги. Выглянув из кабинета, я увидел Микаэлу – толстозадую практикантку из Вены.
– Фиключит сфет? – смущенно спросила она с хрестоматийным немецким акцентом.
– Нет, оставь, я еще поработаю, – как ни в чем не бывало ответил я, недоумевая какого черта она здесь делает, и приветственно подняв руку, зачем-то добавил, – allesgut! Schoenen Abend!
– Schoenen Abend… Tschues… – пролепетала она и тяжелой поступью стала спускаться по лестнице, стараясь не наступать на раскиданное Алисино белье.
7
Близилось 31 декабря. Воссоединившись с Алисой, мы провели в полной идиллии уже целый месяц. Это был тот самый конфетно-букетный период – только без конфет и букетов. Конечно, я немного злился, что за полгода, которые мы не общались, она жарилась с другими чуваками, но вскоре научился справляться и с этим. Культивировав в Алисе чувство вины за то, что по ее инициативе мы некогда расстались, я добился того, что она сделалась послушной и податливой, а любая ссора заканчивалась едва начавшись. Мы как будто поменялись ролями: я стал бессовестной проедающей плешь стервой, а она – провинившимся увальнем, забитым до такой степени, что, опустив глаза, как должное принимала любые выходки своей вконец распоясавшейся половины. При этом нельзя сказать, что до расставания она была такой уж стервой или я таким уж увальнем – просто так сложилось. Уверовав, что надо просто перетерпеть тяжелые времена, она терпела и терпела и терпела, пока это не вошло у нее в привычку. Я же был счастлив и дышал полной грудью – рядом со мной снова был любимый человек, спускавший мне если не все, то многое. В то же время, сам факт того, что она чувствовала себя виноватой, позволял и мне считать ее таковой и без зазрения совести пускаться во все тяжкие, не допуская и мысли, что поступаю дурно.
Довольно извращенное удовольствие ездить в клубы со своей девушкой, но в новогоднюю ночь это казалось вполне уместным – нам так или иначе надлежало провести ее вместе. Тем более, что почти все мои друзья уезжали праздновать на регион – у кавказцев на этот счет было какое-то правило или обычай. Москва на несколько дней становилась чуть приличней и безопасней.
Около часа ночи 1 января мы с Алисой приехали в Оперу, средней паршивости заведение, считавшееся, впрочем, одним из самых модных на тот момент. Это был клуб, где, не смотря на отличный звук и не самую плохую музыку, никто никогда не танцевал. А просто было не принято. Народ приходил красоваться, засаживать деньги, позировать фотографам и трахаться в туалетах. Не смотря на то, что за исключением нескольких четверговых вечеринок в Опере играл хаус, публика там собиралась самая, что ни наесть арнбишная – в лучших традициях Инфинити образца 2004 года – только немного повзрослей. К слову, кроме меня к тому времени на R&B тусовались только блатующие студенты младших курсов в шапках с орлами, хипующие цыгане и создававшие необходимый колорит африканцы.
Так вот, как и все нормальные люди, встретив бой курантов каждый со своими родителями, мы приехали в Оперу. Ди-джей лупил хиты, полуобнаженные go-go, потрясая маленькими вздорными титьками и аппетитными попками, потели в своих вольерах, а в воздухе витал аромат разбрызганного Асти и недорогих мещанских парфюмов. С каждым шагом загребая в лакированные армейские сапоги все больше искусственного снега, я пробирался в самый эпицентр празднества, таща за собой Алису, что есть мочи вцепившуюся в рукав моего бархатного смокинга. Без преувеличений можно сказать, что давка была похлеще, чем на кольцевой линии московского метрополитена в самый час пик – между Алисой и мной кипела какая-то своя не имеющая к нам отношения жизнь – люди пили, курили кальяны, знакомились, ссорились, влюблялись. Основное пространство клуба напоминало амфитеатр, в центре которого располагался круглый бар, а сверху нависали балконы VIP-зоны. Наконец, пробившись к стойке, я заказал выпить. Вокруг нас, не прекращаясь, тянулся бурлящий хоровод шикарных пиджаков, открытых платьев, дорогих котлов, силиконовых грудей, набриолиненных проборов, надутых губ и протеиновых торсов, затянутых в футболки третьей линии какого-нибудь очень мэйнстримового дизайнера. Чокнувшись бутолочками мини-мартини асти, мы через трубочки стали посасывать эту вкусную сладкую водичку, которую в Москве почему-то называли шампанским. Ежеминутно подле нас словно из-под земли возникали какие-нибудь знакомые или малознакомые люди с неизменными глупыми улыбками и возгласами «с новым годом». Уже через полчаса перестав замечать рядом с собой это копошение, я предоставил Алисе выполнять все репрезентативные функции от лица нас обоих и уставился на красивую шатенку в бледно-розовом платьице, в которой я узнал звезду Дамочки Женю Страпон. Она стояла в полном одиночестве на верхней ступени амфитеатра шагах в двадцати от меня. Водруженная на каблучищи, она возвышалась над
