Я услышала, как разговаривают на этом языке двое студентов, которые шли впереди меня. Я совершенно их не понимала. Мне страшно повезло, что моя квартирная хозяйка родом из Турина и поэтому не является носительницей местного языка. Пока я предавалась таким мыслям, меня нагнала одна из девушек из класса обнаженной натуры, обладательница юного свежего личика, светлых волос и светлых глаз. Я подумала, что это, возможно, еще одна иностранная студентка, но она приветствовала меня на безупречном итальянском.
— Ну что, глаза открылись, правда же? — смеясь, проговорила она. — Во всех смыслах этого выражения. Если бы это увидела моя бабушка, она потребовала бы немедленно вернуть меня домой.
Я улыбнулась вместе с ней и спросила:
— Ты откуда? Не из Венеции?
— Я из Южного Тироля. Раньше мы относились к Австрии, теперь стали Италией, но у себя дома до сих пор говорим по-немецки. Я скучаю по нашим горам. А ты откуда?
— Из Англии.
— Мадонна! — воскликнула девушка. — И ты не боишься войны? По всему похоже, что Гитлер собирается напасть на Польшу, а как только он это сделает, Англия объявит войну.
— Англия позволила Германии захватить Чехословакию. Может, насчет Польши они тоже как-нибудь договорятся, — ответила я.
Моя собеседница мотнула головой.
— Разве ты не понимаешь? Польша — только предлог. Гитлер хочет изобразить, что его якобы вынудили воевать, хочет выглядеть пострадавшей стороной. Вот, мол, я возвращаю исконно немецкую территорию вокруг Данцига, а эти скоты-англичане пытаются не дать моему народу вернуть то, что всегда ему принадлежало. И Россия его поддержит, так и знай. А Франция поддержит Англию, и вся эта заваруха довольно быстро распространится. Гитлер хочет захватить весь мир. Сталин тоже хочет захватить весь мир, а Муссолини скромный, ему нужно только Средиземноморье и больше ничего. Только кто их всех остановит?
— Думаю, ты права. Англия попытается это сделать.
Она кивнула:
— Думаю, чем дальше, тем хуже. Я видела, что нацисты творят в Германии. Понастроили много танков и всякой военной техники. И уже захватили Австрию, родину моих дедушки и бабушки. — Она притормозила и наклонилась ко мне поближе. — Что ты будешь делать, если начнется? Поедешь домой?
— Наверно, придется, — сказала я. — Хотя все говорят, что в Венеции будет относительно спокойно. Такую красоту никто бомбить не станет.
— Надеюсь, ты права, — проговорила она. — Хотя Италия поддержит Германию. И тебя объявят врагом, ведь так?
— Когда это произойдет, тогда и буду думать, — сказала я, — а пока что я хочу наслаждаться каждым мгновением. На самом деле, мне…
Передо мной стоял Лео с нахальной улыбкой на лице.
— Бонди, — сказал он по-венециански, прежде чем перейти на английский. Мимо нас в ослепительном солнечном свете текли ручейки студентов. — Вот я вас и нашел! Я случайно оказался тут неподалеку, проголодался и подумал, что вы, может быть, со мной пообедаете.
Моя новая знакомая слегка подтолкнула меня локтем, мол, не тушуйся, и растворилась, а я стояла посреди улицы, вцепившись в портфель. Сердце отбивало барабанную дробь.
— Я не могу обедать с вами, Лео, — сказала я, — и вы это знаете. Вы — человек женатый. Неловко выйдет, если вас увидят с другой женщиной.
— Вы думаете, это применимо и к моей жене? — нахмурясь, спросил он. Потом его лицо смягчилось. — Кроме того, это же просто обед, не ночной клуб в Лидо. И не интимный ужин в «Даниэли», как в прошлый раз. Вам нужно поесть, мне нужно поесть. Почему нет?
Нужно было проявить твердость, и я покачала головой.
— Простите, но нет. Это жестоко по отношению ко мне. Вы дразните меня чем-то недостижимым — все равно что морковку перед мордой у осла повесить, чтобы он никак до нее не дотянулся. Разве вам неясно, что, когда я вижу вас, у меня сердце разрывается, ведь я знаю, что вы женаты на другой?.. А еще это просто глупо, потому что мы едва знакомы. Да, мы пару раз встречались, и мне показалось все таким чудесным и романтичным, да только это не реальная жизнь, а просто прекрасный сон. На самом деле вы не знаете меня, а я не знаю вас. Может, я ходячий кошмар.
Это заставило Лео рассмеяться, но его улыбка быстро пропала.
— Я уверен, бывают случаи, когда двух людей мгновенно притягивает друг к другу, — сказал он, — но мне понятно, что вы имеете в виду. Я не хочу повредить вашей репутации в этом городе и не сомневаюсь, что отцу мигом доложат о нашем совместном обеде. — Он стоял и смотрел на меня так, что я смутилась. — Как насчет моего дерева? — спросил он. — Не могли бы мы как-нибудь снова встретиться у моего дерева? И устроить еще один пикник. Помните, как тогда, в «Джардини», за статуей? Там нас никто не увидит.
— Увидят приходящими или уходящими, — возразила я. — Я уже поняла, что это очень маленький город, где все друг друга знают. Уверяю вас, что даже об этом нашем разговоре вашей семье немедленно доложат. — Я глубоко вздохнула и хотела дотронуться до его руки, но потом сочла, что этого лучше не делать. — У вас своя жизнь, Лео. У вас жена, и скоро ваша семья станет еще больше. А я — вовсе не часть этой жизни и никогда не смогу ею стать, и поэтому, пожалуйста, не мучайте меня.
Его глаза затуманились.
— Я совершенно не хочу причинять вам боль, мне просто было необходимо вас увидеть. Убедиться, что вы реальны. Я думал, что вчера вечером в лодке вы мне просто приснились. Или что я навоображал себе всякого. Вы действительно приехали на год?
— Если мою учебу не прервет война.
Он кивнул.
— Жаль, что год нечетный, я был бы рад сводить вас на биеннале. Если в мае вы еще будете здесь, тогда, возможно…
— Думаете, если даже заговорят пушки, у вас в городе все равно состоится международный фестиваль искусств?
— Конечно. Венецианцы никогда не позволят мелочи вроде войны вмешиваться в их культуру. Мы живем нашим искусством и дышим им. Оно — часть наших организмов. — Без всякого предупреждения он вдруг схватил мою папку. — Покажите, что вы нарисовали.
— Нет! — Я попыталась отобрать папку обратно, но опоздала — Лео уже развязал ее завязки.
И сверху, конечно же, оказался изображенный во всех деталях голый мужчина. Лео несколько секунд разглядывал его, потом просмотрел наброски, снова закрыл папку и вручил мне. При этом наши пальцы соприкоснулись, и целое мгновение его рука касалась моей.
— У вас хорошо получается, — сказал он. — Вы чувствуете человеческую фигуру. Начните что-нибудь готовить для биеннале следующего года. Наверно, я смогу сделать, чтобы вашу работу выставили.
— Уверена, на нее никто не захочет смотреть, — возразила я. — Мне легко копировать то, что я вижу, но сомневаюсь, что у меня есть дар изобразить какой-то объект так, чтобы он превратился в мое собственное творение, как это делают великие мастера.
