в ладони, подавляя сильнейшее желание разрыдаться.
Грейс отвела меня к доктору, который подтвердил диагноз: я ждала ребенка. Меня накрыла целая буря эмоций, подхватила и понесла, не давая сделать ни вдоха, ни движения.
— Ты должна сказать об этом Тиму, — заявила Грейс.
Я, правда, не знала, чего она ожидала этим добиться, но позволила ей отвести себя к «Си Си Браун». Грейс ждала возле прилавка, пока мы с Тимом разговаривали в подсобке.
— Я не могу жениться на тебе, — пробормотал Тим. — Это запрещено законом. Мне очень жаль.
— Это все, что ты можешь сказать?
— Слушай, ясно же, что у тебя был опыт в этом деле. Мне ужасно неудобно говорить об этом вслух, но я знаю, что не был у тебя первым.
Чего еще ждать от белого?
Эдди предложил побить Тима, что нас всех рассмешило. Тогда он пообещал, что найдет людей, которые мне «помогут», но мне стало плохо при этой мысли.
— Я не могу пойти на подпольный аборт, — произнесла я. — Просто не могу.
Грейс предложила мне отправиться в приют для незамужних матерей, родить там ребенка и отдать на усыновление, а потом вернуться к прежней жизни.
— Так иногда поступают даже в Плейн-Сити, — сказала она.
— Да, но там когда-нибудь рождались полукровки? — задала вопрос я, и глаза Грейс расширились, когда она поняла, что это может значить. — К ребенку будут относиться как к безродной дворняге. Не белый и не китаец.
Только произнеся эти слова вслух, я почувствовала, как невыносима мне эта идея.
— А как он будет выглядеть? — спросила Грейс. Ее любопытство было оскорбительно.
— Не знаю. Наверное, будет уродцем.
Грейс и Эдди остались рядом со мной. Они подавали мне платки, когда я плакала, приносили суп и крекеры. Отчаяние парализовало меня, лишило сил. Я не могла пойти на аборт и не могла отдать ребенка на усыновление. И тем более не могла вернуться домой с незаконнорожденным полукровкой.
Когда Грейс отправилась на работу, я распаковала укутанную в свитер фотографию, которую спрятала в ящик комода в самый первый день в этой комнате, и взяла ее с собой на диван. Вытянувшись на нем так, чтобы ноги лежали на его спинке, я поставила снимок себе на живот, оперев его на бедра. Я была одинока и напугана, но внутри меня зрела жизнь, крохотная, беззащитная. И она нуждалась во мне, нуждалась в моей любви. Я знала, что можно сделать. Надо только, чтобы друзья мне помогли.
Через неделю мы втроем отправились в здание городского суда, где мы с Эдди поженились. Я нарядилась, Эдди в бежевой спортивной куртке и каштановых брюках был великолепен. Грейс выступила нашей свидетельницей. Вся церемония уложилась в пять минут.
Когда мы вернулись домой, Эдди сел рядом со мной на диван. На подушке лежал мой маленький букет. Нам не о чем было говорить, потому что эта свадьба была не совсем обычной. Эдди помогал мне выбраться из ямы, в которую я попала, а я становилась прикрытием для его иных «интересов».
Наконец он хлопнул себя по бедрам.
— Ну, кажется, мне пора. — Он встал. — Грейс, мы не хотим тебя вытеснять. Я пока посплю в своей квартире.
— Мне бы очень хотелось, чтобы это событие было для тебя радостным, Элен, — сказала Грейс, когда за Эдди закрылась дверь.
Я вздернула подбородок.
— Ничего. Все в порядке.
— Когда тебе исполнится тридцать, ему будет почти пятьдесят, — мрачно продолжила она. — А когда тебе будет пятьдесят, ему…
— Мой отец намного старше мамы. Так и должно быть…
— В китайских традициях, — закончила мою мысль Грейс. Потом, помолчав, добавила: — Это ведь даже не его ребенок.
— Для меня это не имеет значения.
— А твои родители не догадаются, что ребенок… — Она замолчала в поисках вежливого слова, обозначающего «полукровка». — Не полностью китаец? Твой отец очень наблюдателен.
— Может быть, они просто увидят в нем внука.
В наших жизнях почти ничего не изменилось. Я написала маме и отцу о том, что вышла замуж, и через две недели к нашим дверям доставили коробку с сервизом из кантонского фарфора на двенадцать персон. Я выждала необходимое время для соблюдения приличий и отправила телеграмму, возвещавшую о моей беременности, а в ответ получила от матери по почте конверт с хрустящей двадцатидолларовой купюрой на одежду для беременных и записку от нее с советом использовать сушеные подсоленные сливы, чтобы унять утреннюю тошноту.
Эдди и Грейс поменялись квартирами, но мы по-прежнему ужинали вместе. Эдди ходил на просмотры и пил в одиночестве. После дневной смены в «Сэм Юэнь» я шла в храм Конг Чоу, чтобы помолиться, принести пожертвования и попросить о сыне.
— Но девочки же такие милые! — недоумевала Грейс.
— Каждая китайская женщина мечтает о сыне, — объяснила я. — А что проку от дочерей? Одни разочарования.
— Не говори так! — возмущалась Грейс. — Ты сама в это не веришь.
Но я именно так и думала.
— Это факт, — со вздохом отвечала я, напуская на себя вид умудренной опытом реалистки, но мое сердце рвалось на части от отчаяния. — Девочка — лишь бесполезный побег на семейном древе.
Грейс слушала меня и изо всех сил сочувствовала.
— Ты же должна быть счастливой. У тебя есть муж, и скоро родится ребенок. Разве ты не видишь, как тебе повезло?
Мы вяло пытались взбодриться, но боль, злоба и ощущение неудачи давили на нас с такой силой, что это не принесло нам никакой пользы. Я так много хотела рассказать Грейс, но не знала, с чего начать. Она снова стала думать о побеге, я чувствовала в ней это желание, но сейчас ей было некуда идти.
А Эдди? Может, мы и хотели разбежаться, но, как однажды довольно мрачно заметила Грейс, «нам никуда друг от друга не деться, потому что мы привязаны друг к другу, мы члены танцевальной группы, соратники и творцы общей славы». Как будто кроме этого нас ничего не связывало.
В конце апреля Эдди пришла телеграмма от Чарли Лоу, дела которого стремительно пошли в гору после памятной статьи в «Лайф». Он предлагал «Китайским танцующим влюбленным» триста долларов в неделю и свой номер. Это по-прежнему было ничтожно мало по сравнению с тем, что зарабатывал Билл Робинсон, но триста долларов для нашего трио было огромной суммой.
— Я бы отдала что угодно, лишь бы вернуться в Сан-Франциско, — взмолилась Грейс. Ну конечно же, она хотела сказать «оказаться как можно дальше от этого ужаса».
— Мы никогда не попадем на киноэкран, если вернемся в «Запретный город», — вяло возразил Эдди.
— На экран? — подняла его на смех
