быстро распадаться, в то время как еврейское население в Израиле хотя и росло, но все еще было слишком малым — рост населения сдерживался сначала политикой Великобритании, не допускавшей туда новых беженцев, а потом непрерывной войной и материальными невзгодами. В это время преобладали еврейские общины на Западном полушарии. Значительные еврейские общины существовали с начала века в Южной Америке (особенно в Аргентине и Мексике) и Канаде, и их численность заметно возросла за счет беженцев войны. Но главным центром еврейского населения в мире была община Соединенных Штатов Америки.
Важнейшим вопросом для евреев диаспоры являлся вопрос о том, возможно ли, будучи в диаспоре, сохранить еврейское национальное самосознание и культуру. Для большинства американских евреев времена иммиграции стали далеким воспоминанием; традиционный образ жизни и верования не могли устоять перед соблазнами американской действительности. Время шло, и эти традиции все более ассоциировались с состарившимися дедами и стареющими отцами. Газеты на идиш, как и театры, постепенно закрывались; ортодоксальные синагоги оставались заброшенными в глубине городов — Америка перемещалась в благоустроенные пригороды; опасность того, что еврейское национальное самосознание изживет себя в массовом масштабе, нарастала. Даже антисемитизм и тот спадал по мере того, как евреи третьего и четвертого поколений росли бок о бок с неевреями, ходили вместе в школу, жили по соседству, все чаще вступали с ними в браки и вообще становились неотличимыми от прочих белых американцев. Имевшие место время от времени случаи осквернения синагог вызывали глубокий шок, поскольку резко выпадали из общепринятого образа Америки, которая вышла из второй мировой войны с полной решимостью обеспечить права своим меньшинствам. Жизнь евреев в Америке стала так легка, что, казалось, они должны были слиться с остальным населением и исчезнуть в нем.
Ранние еврейские сельскохозяйственные поселения в Палестине.
Сбор урожая томатов в еврейском поселении в Иорданской долине.
Школьники в хедере, традиционной начальной школе ортодоксальной общины Иерусалима.
Но создание государства Израиль вдохнуло в них новую гордость. Американское еврейство предоставило Израилю щедрую финансовую и политическую поддержку, жизненно важные для его выживания. Но лишь немногие пошли так далеко, чтобы эмигрировать в Израиль, — слишком мало было побудительных причин оставить Америку. Редкий идеалист готов был променять послевоенное процветание Америки на материальные невзгоды и опасности новорожденного государства.
Стали появляться такие образцы еврейской жизни, которые выражали себя в ассоциации с той или иной синагогой — по преимуществу консервативной или реформистской — и в финансовых пожертвованиях через сеть еврейских благотворительных организаций, и непосредственно в Израиль. Ассоциация с синагогой не означала непременно высокой степени религиозности — большинством прихожан двигали скорее социальные и этнические, чем религиозные, побуждения. Для них еврейские традиции свелись к празднованию Нового года и Пасхи и к таким житейским событиям, как обрезание, свадьба, бар-мицва (совершеннолетие мальчиков, все более распространявшееся под названием бат-мицва и на девочек), похороны и ежегодное поминовение покойных родителей (ярцайт). Мало кто из третьего поколения американских евреев был по-настоящему знаком даже и с этими обрядами и глубоко их чувствовал.
Еврейская девушка из Мошеда, Иран.
Еще один удар по чувству еврейского национального самосознания был нанесен в 60-х гг. революционными изменениями, вызванными массовой культурой молодежи — культурой политического радикализма, сексуальной свободы, потребления наркотиков, восточных религий, презрения к традиционному стилю поведения и авторитетам. В этой атмосфере еврейский образ жизни стал казаться особенно неуместным для масс еврейской молодежи, которая в иных условиях, вероятно, продолжала бы постепенно врастать в окружающую культуру. В глазах этого пацифистского и неконформистского поколения войны Израиля за выживание выглядели типичными акциями очередного милитаристского «истеблишмента», а еврейские религиозные ритуалы казались — не вполне безосновательно — очередным образчиком пустого конформизма, который они приписывали американскому обществу в целом. Израиль, бывший на протяжении 60-х гг. источником глубочайшей гордости евреев и объектом восхищения либерально настроенной интеллигенции, стали представлять в том же свете, что и американский военно-промышленный комплекс. К тому времени, когда цвет еврейской молодежи этого поколения повзрослел настолько, чтобы заводить собственные семьи — в 70-х и 80-х гг., — для многих из них понятие еврейского национального самосознания имело очень мало конкретного содержания.
И в то же время происходило еврейское возрождение, причем в двух видах. Среди многих тысяч, сметенных молодежной культурой, было некоторое число таких, что получили более глубокое еврейское образование, чем это типично для американского среднего класса. Эта крошечная группа состояла главным образом из тех молодых людей, что побывали в летних образовательных еврейских лагерях конца 50-х — начала 60-х гг. В Бостоне и Нью-Йорке появились небольшие кружки молодежи, которые синтезировали стиль и кое-что из идеологии молодежной культуры с еврейской традицией. Вполне в духе молодежной культуры они отвергали еврейские учреждения истеблишмента, особенно крупные, безличные синагоги пригородов, а также безоговорочную поддержку внешней политики Израиля со стороны старшего поколения. Но в отличие от своих сверстников эти кружки активно участвовали в еврейских делах и были полны решимости вырвать руководство из рук истеблишмента, который они считали менее нравственным и менее преданным, чем они сами.
Марокканский еврей молится у могилы раввина.
Как можно было предугадать, истеблишмент заклеймил их как разрушителей, в частности, после того, как они организовали демонстрации протеста против оккупации Израилем арабских территорий в шестидневной войне, тем самым открыто порвав с традицией еврейского истеблишмента никогда публично не критиковать Израиль. Многие сторонники этого движения впоследствии влились в истеблишмент в качестве раввинов и учителей, внеся в американское еврейское образование творческий, — а может быть, и духовный — элемент, ранее весьма в нем незаметный. Они оказали также небольшое, но важное влияние на жизнь синагоги, содействуя созданию малых братств (хавурот) в составе больших приходов, которые создавали более интенсивный опыт еврейской жизни, но без суровостей, присущих ортодоксии.
Кроме того, неожиданно стала возрождаться и ортодоксия. Среди беженцев конца второй мировой войны находились остатки хасидов из Восточной Европы, частью проведших годы войны на Дальнем Востоке, частью же выжившие в концентрационных лагерях. Они влились в хасидские группы, уже существовавшие в Бруклине, в результате сформировав крупную и процветающую общину. Долгое время они казались не более чем экзотическими остатками погибшего мира. Но вот в 70-х гг. одна из групп, существовавшая в Бруклине еще до войны, группа любавичских хасидов под руководством Менахема Менделя Шнеерсона, предстает перед общественностью с динамической международной программой завоевания мирового еврейства под знамена религиозной ортодоксии, именно
