Набираю ему в очередной раз, но динамик снова плюется длинными гудками и переводит стрелки на голосовую почту. И пусть Скоморохин только попробует потом сослаться на разбитый экран телефона, я специально проверила, пока спал: звонок принять вышло почти с первого раза. Ну с третьего. Было бы желание, в общем.
Прямо-таки вижу, что тучи над нами сгущаются.
Папа еще ходит хмурый с тех пор, как увидел разбитую «панамеру» Кирилла. Уже жалеет, наверное, что подсказал, где его дочку счастливой сделают. Вот только я не жалею ни о чем. И папочку не перестаю благодарить. Понимаю – беспокоится в первую очередь обо мне.
Хорошо, что вообще согласился помочь. Хотя после разбора тачки папа стал еще более подозрительным. Видела, как с Маратом шептались. Будто я не догадаюсь, что Кирилл в аварию не просто так попал.
Олейник отдувается за всех. Мой допрос он, конечно, стойко выдерживает, приходится Алю подключать. Собственно, я не удивляюсь, услышав про тех психов, у меня и в прошлый раз от них мороз по коже был. Теперь я их еще и люто ненавижу. Наблюдаю с подъездной дорожки за вакханалией, которая на треке творится. Меня не видно из-за освещения, я в тени с приглушенной фарой стою. Сборище гиен напоминает из мультфильма про Симбу – гарцуют на пепелище.
Они уничтожат это место, если ничего не предпринять. Но что я могу?
Нет, не с такой интонацией нужно. Что именно я могу? Вот так-то лучше. Не время раскисать, когда все вокруг дружно опускают руки. Не время опускать руки, когда Кирилл в опасности. Марат просил не лезть, но я что-нибудь обязательно придумаю. Не зря я Гайка среди этих дурных Чипов и Дейлов.
И все-таки, как бы моя мама ни вздыхала по Кириллу, как бы его ни хвалила, а я полюбила идиота. Что? А то не так!
Сначала, когда меня не пускают в палату первый раз, я искренне верю, что у него процедуры. Оставляю провизию и обещаю зайти на следующий день. Когда второй раз попадаю на капельницы от отеков, как объясняет врач, и подготовку к операции, тоже не думаю о подвохе. Правда, Кир по-прежнему не берет трубку, а я знаю, что Марат завез ему телефон с утра – отец их проболтался за ужином, на котором я была желанной гостьей, между прочим. Но сейчас, когда точно знаю, что Скоморохин очнулся, поел и болтает с Олейником в палате, а друг – видимо, бывший – пишет, чтобы я заезжала завтра, мне очень сильно и искренне хочется убивать. А еще собиралась сюрприз сделать!
Слегка чешу через одежду место под грудью, выдыхаю громко и захожу к ним.
- Ага, говорит: хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается, прикинь?
Смех Кирилла больно царапает сердце. Пока я думаю, что он страдает от травм и депрессии, тот, кажется, прекрасно себя чувствует. Во всех смыслах. Никакой бледности и темных кругов под глазами. Выспавшийся и вроде бы даже довольный. Разве что немного похудел. Хотя, может, выдумываю.
И все же я под стать ему идиотка. Потому что, увидев Кира, готова броситься в объятия и наплевать на эти ужасно одинокие дни. Готова наплевать на глупость, из-за которой он оказался в больнице, и на отчаянную самоотверженность, которой у него не отнять.
Мы с ним похожи до ненормального. Потому что я, как и он, виню во всем себя. Ведь если бы не те пятьсот тысяч…
- Яся, - с кучей неопределенных эмоций в голосе произносит Марат, выдает меня.
Кирилл оборачивается молниеносно. Не шучу – так резко, что поджимает от боли губы.
Я встречаюсь с его глазами, вижу сведенные брови, напряженные скулы. Он злится, он сдерживается, он явно какую-то ерунду надумал, но теперь мне по-настоящему наплевать. Потому что сейчас я чувствую – между нами ничего не изменилось. Кирилл признавался в любви и собирался жить со мной. Тот факт, что его слегка перемкнуло из-за аварии, не в счет.
Осторожно, без спешки подхожу к парням. Убеждаю себя быть смелее, как учил Кир, но все равно слегка теряюсь под его пристальным взглядом. Умеет он смотреть так, что ноги перестают слушаться и сердце в пятки уходит. Олейник же молча переключается с меня на Кирилла и обратно. Театр абсурда.
- А где гипс потерял, герой?
Три, четыре, пять… Выражение лица Кира остается беспристрастным. Даже когда открывает рот.
- Если судить по количеству железа в моей ноге, то теперь ты можешь называть меня «Железным человеком». Или «Робокопом».
И как ему удается даже не улыбаться в этот миг? Олейник и тот заливается хохотом. Я всеми силами пытаюсь сохранить серьезность, не рассмеяться, но проигрываю неравный бой.
- А тебе справку дадут, человек-железо? Как мы в Доминикану снова полетим? Тебя же в аэропорт с такой кочергой не пустят.
Я сажусь на край кровати, продолжаю болтать без умолку. Воодушевленная тем, как светлеют глаза Скоморохина после упоминания о Доминикане.
Да, я пробью эту кирпичную стенку, что ты наспех воздвиг. Мне несложно. Ради тебя.
- Ладно, с вашего позволения я отчалю, - бормочет за спиной Марат, жмет руку Кириллу.
- Созвонимся, - ловлю Олейника уже у дверей и делаю многозначительную паузу, - завтра.
Не дурак, поймет, что лучше ему мне не врать. Не злюсь на Марата, только потому как Кирилл – его брат. Рада, что у них налаживаются отношения. Очень.
Когда за Олейником закрывается дверь, в палате будто дышать труднее становится. Тяжесть ложится на плечи. Я с ногами забираюсь на койку, обнимаю себя и кладу подбородок на колени. Смотрю, как Кирилл вновь с бесстрастной маской переключает каналы на телевизоре, что очень внезапно вызывает у него интерес.
- Как прошла операция? – спрашиваю тихо.
Я знаю, что удачно. Знаю все, что сообщили его родителям. Но я хочу услышать, что пережил именно Кирилл. Вряд ли это было так легко, как звучало на словах.
- Нормально.
- Честно, - добавляю.
Секундная заминка, и Кир наконец откладывает ненавистный пульт, опрокидывает голову на подушку и, глядя в потолок, выворачивает мне душу.
- Страшно, когда ты чувствуешь ногу и при этом знаешь, что ее режут. Все эти жужжания приборов, грызня медсестер, тупые приколы мясников – иначе и назвать их не могу. Кто по своей воле пойдет в такую профессию? Мужики пол операции рассказывали, как они двенадцать часов до меня собирали по кусочкам мотоциклиста.
Я аккуратно касаюсь пальцами его ладони, но, по-моему, он и не замечает – так увлечен признаниями. Ведь держал лицо перед отцом, перед Маратом. Только зачем? Они же все готовы ему помочь. Хотя о чем я – у них это «супергеройство» семейное. Ну и ладно, пусть говорит лишь мне, согласна. Я всегда его поддержу.
- Когда услышал «зашивайте», разве что не кончил от удовольствия. Адски долго, конечно.
- И что теперь?
- Восстанавливаться. Еще дольше.
Кирилл произносит это и отнимает руку, садится выше. Я опускаю ноги на пол, придвигаюсь ближе, снова сжимаю ладонь. Крепко. Так, чтобы почувствовал, чтобы возмутился.
