Январь 1990 г. В Милане открывается процесс в третьей коллегии суда. Суд предварительно установил изъять из производства «неполитические» ограбления и включить в него другие эпизоды. 2 мая 1990 г., по окончании пятидневного обсуждения в совещательной комнате, суд осудил Софри, Пьетростефани и Бомпресси за убийство на двадцать два года тюрьмы, Марино – на одиннадцать лет. Кроме того, по делам за преступления меньшего масштаба вынесен ряд оправдательных приговоров, во всех остальных случаях – освобождение за давностью срока. Софри подтверждает свою волю, о которой он сообщил еще во время прений, – не подавать апелляцию. Миланская прокуратура решает остановить исполнение приговора в его отношении из-за связи его положения с ситуацией других соответчиков, апелляцию все-таки подавших.
Январь 1991 г. Спустя восемь с половиной месяцев после вынесения приговора обнародуется его мотивировочная часть.
2 июля 1991 г. Приговор получает подтверждение в Апелляционном суде (оно распространяется и на Софри, не подававшего апелляцию).
23 октября 1992 г. Объединенные секции Кассационного суда по уголовным делам отменяют предыдущий приговор из-за грубых методологических и логических нарушений.
21 декабря 1993 г. Апелляционный суд Милана оправдывает главных фигурантов дела.
27 октября 1994 г. Первая коллегия по уголовным делам Кассационного суда отменяет предыдущий приговор из-за формальных нарушений.
11 ноября 1995 г. Вновь собравшийся Апелляционный суд Милана осуждает Софри, Пьетростефани и Бомпресси на двадцать два года и снимает обвинения с Марино в связи с истечением срока давности преступления.
22 января 1997 г. Пятая коллегия по уголовным делам Кассационного суда подтверждает предыдущие приговоры.
24 января 1997 г. Бомпресси и Софри заключены в тюрьму Пизы. 29 января Джорджо Пьетростефани покидает Францию (согласно французским законам, его преступление больше не рассматривается из-за давности срока) и приезжает в Пизу, где его, в свою очередь, помещают в тюрьму.
4 августа 1999 г. Апелляционный суд Венеции принимает запрос на пересмотр дела против Софри, Бомпресси и Пьетростефани.
20 октября 1999 г. В Местре начинается пересмотр процесса.
24 января 2000 г. Апелляционный суд Венеции отклоняет ходатайство о пересмотре. Софри и Бомпресси (которого 18 августа 1998 г. перевели под домашний арест) вновь заключены под стражу. Пьетростефани скрывается во Франции.
4 октября 2000 г. Генеральный прокурор в Кассационном суде просит об отмене венецианского приговора и возобновлении процесса по пересмотру дела.
5 октября 2000 г. Пять судей Кассационного суда отклоняют иск Софри и Пьетростефани и подтверждают обвинительные приговоры.
4 марта 2003 г. В палате Европейского суда по правам человека в Страсбурге проходит заседание, посвященное наличию условий для принятия иска Софри, Пьетростефани и Бомпресси против Итальянского государства.
10 июня 2003 г. Страсбургский суд объявляет, что запрос подсудимых «не может быть принят».
5 декабря 2005 г. Адриано Софри перевезен в пизанскую больницу Сант’Анна и срочно прооперирован из-за произошедшего разрыва пищевода.
Послесловие к русскому изданию 92
1. Книга «Судья и историк», впервые опубликованная в 1991 г., была переведена на семь языков: немецкий, французский, английский, испанский, нидерландский, японский и греческий. Русский перевод – восьмой в этом списке. Иными словами, «Судью и историка» читают в странах, жители которых незнакомы с описанными мной событиями, повлиявшими на итальянскую политическую жизнь много лет назад. Я никогда не думал, что мою книгу ждет такой прием – в разных странах и в течение долгого времени. Я спросил себя: почему так произошло? Ответ, конечно, связан со структурой книги, в которой тщательный анализ судебного разбирательства чередуется с целой серией методологических рассуждений о сходствах и различиях между судьями и историками, а также между соответствующими подходами. Эти рассуждения оказались неизбежными, поскольку доказательства (а равно и их отсутствие), как я сказал, находились в самом центре моего проекта. Если я не ошибаюсь, эта методологическая особенность и сделала книгу переводимой (в буквальном и метафорическом смысле слова) на языки многих культур, столь не похожих друг на друга.
2. Здесь нужно кое-что прояснить. С самого начала моей деятельности как историка я считал само собой разумеющимся, что формулируемые мной аргументы, дабы претендовать на истинность, должны подтверждаться уликами, свидетельствами. Тем не менее в 1980-е гг. я осознал, что интеллектуальная атмосфера изменилась до такой степени, что понятие исторической истинности больше не являлось бесспорным. Это запоздалое ощущение усилилось, когда я начал преподавать в UCLA (Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе). Обыкновенно в североамериканской академической среде произнесение слова «истина» в то время всегда сопровождалось характерным жестом, означающим кавычки. Как я с изумлением обнаружил, самые блестящие студенты были очарованы неоскептиками, утверждавшими, что никаких строгих границ между фикциональным и историческим повествованием не существовало. В 1989 г. Хейден Уайт, самый влиятельный поборник неоскептического подхода, прочел в UCLA лекцию о повествованиях и исторической истине. Как только началась дискуссия, я вступил с ним в горячий и энергичный (в рамках приличий) спор в присутствии огромной аудитории. Мой друг и коллега Саул Фридлендер, в то время писавший свою великую работу «Нацистская Германия и евреи», после дебатов сказал мне: «Мы должны организовать конференцию о влиянии неоскептического подхода на восприятие историками Холокоста»93. Именно это он и сделал; конференция прошла в 1990 г. (по ее итогам был издан сборник под названием «Probing the Limits of Representation. Nazism and the „Final Solution“» («Исследуя границы репрезентации. Нацизм и „Окончательное решение“») (1992). В своей статье я вновь, и в еще более сильных выражениях, атаковал аргументы Хейдена Уайта. Я напомнил, что в одной из опубликованных за несколько лет до этого работ Уайт так прокомментировал знаменитое отрицание Робером Фориссоном факта уничтожения евреев: я считаю это отрицание нравственно низким и политически отвратительным, однако не могу доказать обратного. «Не могу доказать обратного»? Ремарка Уайта показалась мне невероятной. Я не собираюсь пересказывать здесь критику, содержавшуюся в моей статье94. Я просто хочу заметить, что публичный спор с Хейденом Уайтом о доказательстве и опровержении случился за год до выхода «Судьи и историка», оказав влияние на содержание книги (в одном из примечаний к итальянскому изданию я упомянул об отданной в печать статье, в основу которой лег мой доклад на конференции). Доказательство стало материей, весьма чувствительной для международного сообщества историков, поэтому акцент на поиске доказательств как точке схождения между судьями и историками в то время отнюдь не был банальным. Быть может, он до сих пор не является банальным. Я подозреваю, что методологическая рефлексия, присутствующая в моей книге, способна служить противоядием в нынешней интеллектуальной и политической атмосфере, по-прежнему отравленной радикальным скептицизмом, о котором я упоминал выше.
