Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
Амбициозные проекты требовали значительных средств. Попытки Митрофании наладить их финансирование путем вложения денег обители в выгодные коммерческие проекты (в стране завершается промышленный переворот, строятся железные дороги, как грибы после дождя возникают банки и акционерные общества) не имели успеха; скорее они оказались убыточными.
На месте Митрофании менее честолюбивая настоятельница оставила бы коммерческую деятельность (в конце концов, сам Всевышний, казалось, не содействовал успеху ее предприятий) и сосредоточилась бы на внутренней жизни монастырской общины, но не такова была дочь боевого генерала!
«Личность игуменьи Митрофании была совсем незаурядная. Это была женщина обширного ума, чисто мужского и делового склада, во многих отношениях шедшего вразрез с традиционными и рутинными взглядами, господствовавшими в той среде, в узких рамках которой ей приходилось вращаться. Эта широта воззрений на свои задачи в связи со смелым полетом мысли, удивительной энергией и настойчивостью не могла не влиять на окружающих и не создавать среди них людей, послушных Митрофании и становившихся, незаметно для себя, слепыми орудиями ее воли» — так характеризует подследственную Анатолий Федорович Кони, надзиравший за следствием в качестве прокурора столичного окружного суда. При этом он отмечает два качества, в основном и приведшие ее на скамью подсудимых, — честолюбие и неразборчивость в средствах. «С оскудением средств должны были рушиться дорогие Митрофании учреждения, те ее детища, благодаря которым Серпуховская обитель являлась деятельной и жизненной ячейкой в круговороте духовной и экономической жизни окружающего населения. С упадком обители, конечно, бледнела и роль необычной и занимающей особо влиятельное положение настоятельницы. Со всем этим не могла помириться гордая и творческая душа Митрофании, и последняя пошла на преступление».
Монастырский fund-raising
Главными эпизодами, инкриминировавшимися игуменье, были дела Медынцевой, Солодовникова и Лебедева. Богатая вдова Медынцева (до знакомства с Митрофанией ее состояние оценивалось в 350 тысяч рублей) настолько увлекалась горячительными напитками, что над ее имуществом была учреждена опека. Митрофания без труда подчинила вдову своему влиянию и сначала пыталась произвести в сиротском суде раздел имущества между Медынцевой и ее несовершеннолетним сыном, при котором немалая часть разделяемого перешла бы монастырю. Когда же дело не выгорело, она получила у «подопечной» несколько подписанных чистых листов, на которых потом были сфабрикованы долговые расписки на сумму в почти четверть миллиона рублей, которые были проданы скупщику векселей Сушкину (он умер еще до процесса). Митрофания не остановилась даже перед присвоением принадлежавших Медынцевой меховых вещей. Поддельными были и долговые расписки покойного купца Солодовникова на сумму в полтора миллиона рублей, будто бы пожертвованных обители. Наконец, в деле купца Лебедева, действительно помогавшего общине, только не деньгами, а строительными материалами, фигурировали «липовые» векселя на 19 тысяч рублей. Имелись в деле игуменьи и ее сообщников (к делу были привлечены подручные игуменьи Богданов, Махалин, Макаров, Красных и Трахтенберг) и менее значительные, но равно малодостойные эпизоды.
Сиротский суд — учреждение, заведовавшее опекунскими и сиротскими делами лиц городских сословий. Создавался при окружных судах, в составе председателя — городского головы или другого лица и определенного числа членов, избираемых собраниями купеческого, мещанского и ремесленного сословий на три года.
Очевидность подлога и его объемы, цинизм мошенников и особенно то, что все совершенное драпировалось в возвышенные рассуждения о спасении души и маскировалось монашескими одеяниями известной в свете особы, вызвали неподдельное негодование как либеральной, так и вполне консервативной общественности. Когда представлявший ряд потерпевших Ф. Н. Плевако, человек, довольно далекий от либеральных убеждений и весьма традиционно-религиозный, восклицал в своей речи на суде: «Выше, выше стройте стены вверенных вам общин, чтобы миру не видно было дел, творимых вами под покровом рясы и обители!» — он, несомненно, выражал мнение искренне оскорбленных подобным цинизмом верующих людей. Иными словами, сочувствовали Митрофании немногие.
«Игуменья говорит: «Не для себя, для Бога я делала все это!» Я не знаю, для чего совершали это ограбление, но Богу таких жертв не надо. Каинова жертва не может быть Ему приятна; лепта добровольного приношения вдовицы Ему лучше золота фарисейского. Ей это известно лучше нас, так пусть же не прикрывается она этим, пусть кощунством не обморачивает умы. Пусть ее дела во всей наготе своей свидетельствуют на нее и на друзей ее!»
Ф. Плевако. Речь на процессе Игуменья Митрофания (Розен), 1872 г.
Смягчающие обстоятельства
Для Кони было важно, что, преступление Митрофании «несмотря на всю предосудительность ее образа действий, не содержали, однако, в себе элемента личной корысти, а являлись результатом страстного и неразборчивого на средства желания ее поддержать, укрепить и расширить созданную ею трудовую религиозную общину и не дать ей обратиться в праздную и тунеядную обитель. Мастерские, ремесленные и художественные, разведение шелковичных червей, приют для сирот, школа и больница для приходящих, устроенных настоятельницей Серпуховской Владычне-Покровской общины, были в то время отрадным нововведением в область черствого и бесцельного аскетизма «христовых невест». Он видел, что игуменья честолюбива до самозабвения, но не алчна, ее корысть не низменного свойства. Он питал к ней — нет, ни в коем случае не симпатию! — но некое сочувствие. «Обвинительный приговор присяжных заседателей Московского окружного суда, в который было перенесено дело Лебедева, после того как в Москве были возбуждены преследования по более важным и сложным делам Медынцевой и Солодовникова, был несомненным торжеством правосудия и внушительным уроком будущим Митрофаниям, «дабы на то глядючи, им неповадно было так делать». Но нельзя не признать, что Владычне-Покровской игуменье пришлось выпить медлительно и до дна очень горькую чашу. Началось с того, что у нее совершенно не оказалось тех ожидаемых заступников, о которых я говорил выше. Никто не двинул для нее пальцем, никто не замолвил за нее слово, не высказал сомнения в ее преступности, не пожелал узнать об условиях и обстановке, в которой она содержится. От нее сразу, с черствой холодностью и поспешной верой в известия о ее изобличенности, отреклись все сторонники и недавние покровители. Даже и те, кто давал ей приют в своих гордых хоромах и обращавший на себя общее внимание экипаж, сразу вычеркнули ее из своей памяти, не пожелав узнать, доказано ли то, в чем она в начале следствия еще только подозревалась».
Присяжные признали Митрофанию виновной по всем пунктам обвинения, но по всем же пунктам заслуживающей снисхождения. Приговор был сравнительно мягким: бывшая игуменья была лишена всех лично и по состоянию ей присвоенных прав и преимуществ, ее предполагалось сослать в Енисейскую губернию с запрещением выезда в течение трех лет из места ссылки и в течение 11 лет в другие губернии.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
