Хорошо бы…
Капитану вдруг остро захотелось плюнуть на задание. Глотнуть еще вина да и улечься спать, в самом деле. И пускай Раскель тащит хоть все театральное барахло! В конце концов, квейтанский разведчик всего лишь человек, и почему его не может сморить усталость, как любого смертного?…
Мысль казалась чертовски соблазнительной.
Он сунул орех обратно в карман, покосился на бутылку с вином, оставленную сторожу сердобольными товарищами. Рука уже почти потянулась к ней. Как вдруг…
Лба коснулась невесть откуда взявшаяся теплая, ласковая волна. Перед глазами у Кароля все поплыло и подернулось дымкой. Потускнело даже пламя костра. Сонное оцепенение накрыло ватным колпаком… но тут же все и прошло.
Чары – понял капитан. От которых его защитили браслеты-наручники, лишавшие возможности пустить в ход собственное магическое уменье, но одновременно прикрывавшие от любого чужого колдовства.
Все ясно. Раскель приступил-таки к делу.
Тревога и дурные предчувствия вмиг рассеялись. Не до них стало… аркан не должен догадаться, что сторожа его чары не взяли.
Первым делом Кароль воззвал про себя к монтальватцу – так, на всякий случай. Не спи, мол, друг!.. Потом уронил голову на грудь. Посидел немного. Всхрапнул. Испуганно дернулся – как бы от собственного храпа, но глаз не открыл. И, расслабившись, начал медленно сползать с раскладного стула наземь.
* * *
Раскелю, лежавшему без сна, какое-то время были безразличны все дела в мире. В том числе и выкрадывание Дурной Удачи. Его терзали сомнения. Верней, не столько сомнения, сколько метания между чувством долга и жгучим желанием на него плюнуть. Попроситься к Папаше Муницу в театр. Остаться рядом с Фиалкой. Чем черт не шутит?…
Сегодня все было по-другому. Он смотрел давно успевший надоесть спектакль новыми глазами. Казался самому себе королем Игалом, которого предала любимая жена. Испытывал не просто ревность – настоящее горе, когда видел сияющую во взгляде Фиалки, устремленном на другого мужчину, любовь. Понимал, что это всего лишь актерская игра, но так хотел оказаться на месте того мужчины, что с трудом мог усидеть. Одновременно желал ему смерти. И чувствовал, что умирает сам, когда Фиалка «умирала» на сцене, заколотая бутафорским кинжалом.
Никогда с ним такого не было. Никогда. Он не в силах оставить эту девушку. Он должен видеть ее, слышать ее голос – хотя бы… если не дано будет большего. А что, если она все-таки полюбит его? Цыган, актриса бродячего театра… между ними все же есть что-то общее. Она поймет! Она тоже сумеет увидеть его новыми глазами!..
Но, даже пребывая в сладком бреду, пытаясь убедить себя в том, что все на самом деле возможно, он знал – не будет ничего. Она его не полюбит. А если он упустит из-за нее Налачи Бахт, то жить ему и вовсе останется недолго. Отец не простит. Не убьет, так лишит магического дара. Превратит в обезьяну, убогое подобие человека. И остаток жизни придется провести, разъезжая на плече кого-нибудь из сородичей и таская из шляпы бумажки с предсказаниями. Как Мамиру Одноглазому, чьи страдания оборвала лишь смерть – три года тому назад.
Да, какие уж тут сомнения… Сердце Раскеля откровенно разрывалось на части.
Пока наконец его не осенила простая мысль – настолько простая, что даже странно было, как это не пришло в голову сразу. Сейчас он выкрадет и доставит в табор Налачи Бахт. После чего вернется сюда. И будет при девушке, куда бы она ни отправилась. Отцу же скажет, что решил жениться. Тот поймет, поставит следить за Дурной Удачей кого-нибудь другого.
А потом…
Почему бы, собственно говоря, не выкрасть и саму девушку?
Некоторое время Раскель всерьез обдумывал эту полубезумную мысль. Но в конце концов ее отринул. Он станет посмешищем для всего табора, если Фиалка так и не согласится стать его женой. А она не согласится… если не полюбит.
Странная сила чувствовалась в этой девушке, как ни в одной другой из тех, кого встречал Раскель. Стальной клинок в пуховых ножнах. Стебель чертополоха, который только ножом и можно срезать – руками истерзаешь на мелкие волокна, но не разорвешь… Отчего-то он был совершенно уверен – при всей доброте и мягкости Фиалки ее никому не удастся сломать, заставить измениться, сделать послушной. Она умрет, но останется собой, сохранит верность тому, во что верит. А во что она верит… ему, Раскелю, – такому, какой он есть сейчас, – не понять, сколько ни бейся.
Думать об этом было больно.
Так больно, что в какой-то миг Раскель изнемог. И поневоле вернулся мыслями к долгу.
Налачи Бахт. Ее необходимо вернуть в табор.
И тут…
«Пора!» – словно бы сказал кто-то внутри него. – «Довольно мешкать! Быстрее сделаешь, быстрей возвратишься».
Все лишние мысли разом улетучились. Раскель заставил себя сосредоточиться. Переплел особым образом пальцы рук. Увидел мысленным взором спящего в колыбели младенца. Себя, стоящего рядом с этой колыбелью. И начал беззвучно выговаривать, едва шевеля губами, слова древнего заклинания.
Дочитав до конца, выждал еще немного. Осторожно выглянул из-под попоны.
Проныра Князь спал. Обмяк на стуле – вот-вот свалится…
* * *
Призыва «не спи, друг» мастер Абель, разумеется, не услышал. Монтальватская защита скрывала истинные мысли капитана Хиббита даже от тех, кто сам ее и поставил. Но мастер и без того бодрствовал все эти последние дни и ночи, ни на миг не выпуская капитана из поля внутреннего зрения. Как заплутавший странник – путеводную звезду…
Квейтанский разведчик исполнял свою роль безупречно. Настолько безупречно, что иногда даже беспокойно делалось – а не забыл ли он о задании вообще?… Универсус найти и не пытался, безмятежно спал, со вкусом пил и ел, упоенно лицедействовал… Да, конечно, второе дно все-таки проглядывало – чересчур, пожалуй, он казался талантлив и умен для своей скромной легенды. Сирота, приютский подкидыш, всю жизнь на побегушках… Но, с другой стороны, во вселенской истории нередки были случаи, когда подобные «Волчку» выходцы из низов достигали высокого положения именно благодаря уму и талантам. Так что особых подозрений это не должно было вызывать. Тем более что все в труппе невесть с чего уверились вдруг в его княжеском происхождении…
Он и сейчас был безупречен. Наверняка оставался настороже – из-за Раскеля, но выглядел так, что казалось – вот-вот уснет. Мастера Абеля вновь кольнуло беспокойство. А ну как и впрямь заснет? – устал все-таки, с раннего утра на ногах…
Однако делать ничего не оставалось, лишь наблюдать.
Капитан тем временем повертел в руках орешек, полученный от дриады. Потом сунул его в карман, с тоскою посмотрел на бутылку.
И тут… случилось невероятное.
Сознание мастера внезапно помутилось. Поле внутреннего зрения затянула черноватая дымка. Он не то что удивиться – и подумать-то ни о чем не успел, прежде чем его накрыла абсолютная тьма. Разом отключились все органы чувств, над которыми никоим образом не могли быть властны колдовские чары обитателей материальных миров – хоть смертных, хоть бессмертных. Удивиться, конечно, было чему… но мастера уже не стало в Нибуре.
