ПРОЛОГ
Земля, XVIII век, за триста лет до описываемых событий
Время было самое урочное – месяц май в разгаре; полнолуние во всей силе. И волшебная сон-трава, по утренней росе собранная, в родниковой воде вымоченная, шевелилась, будучи из ковша вынута, как живая, даже страх пробирал.
Все это означало – ждут тебя, Тришка, ночью вещие сны, не сомневайся!..
Верно, они и снились бы.
Только вот не засыпалось никак бедному Тришке, знахарскому ученику, хоть убей. Уж он весь извертелся на жесткой лавке – и колосья в снопах считать пытался, и руки-ноги расслаблять, колодой лежа, как советовал при бессоннице учитель, но ничего не помогало. Сна, будто нарочно, не было ни в одном глазу.
Поворотясь на бок, Тришка в который раз вытянул из-под тощей подушки связку стебельков сон-травы, помял их в пальцах, понюхал. Не зная, что еще и сделать, чтобы заснуть наконец, откусил с горя цветочек и принялся бездумно жевать, а стебельки сунул обратно под подушку. Затем перевалился на спину и уставил взгляд в едва различимый в ночном весеннем полумраке потолок своей крохотной каморки, где сладко пахло травами, как и во всем Игнатовом доме.
Всего-то шестнадцатый годок шел знахарскому ученику, потому, должно быть, и не жилось ему спокойно под крылом старого Игната Бороды, занимавшегося собиранием травок да исцелением болящих. Неохота было мальчишке состариться тоже за этими мирными занятиями, а тянуло его в дальние неведомые края – то ли подвигов хотелось, то ли просто приключений… Вот и надумал, с разрешения учителя, в будущее заглянуть – что-то сон-трава предскажет?
«А ничего, видать, не предскажет», – сердито подумал Тришка, проглотив разжеванный цветок. – «Так, поди, и проваляюсь до света!»
И только он это подумал, как накатил на него глубокий сон, чуть не обморок.
Отделилась душа Тришкина от тела и радостно понеслась сквозь ночь, звездами пронизанную, в высь несказанную.
Тут же и очутилась не пойми где – дерева кругом были красные, словно кровь, а люди черные, как арапы, о коих сказывал Игнат Борода, немало в своей молодости побродивший по свету… но не успел бесплотный Тришка присмотреться толком, как уже другие земли предстали перед ним – голубые, бескрайние, с белыми горами… и тут же следом явились россыпи камней драгоценных, и кто-то страшный, оборванный, замахнулся киркой… а потом – вода без конца и края, зверь диковинный, плещущийся в волнах…
Видение сменялось видением, все быстрее и быстрее неслась куда-то Тришкина душа, и он уже почти ничего не успевал разглядеть – пролетали мимо во тьме одни только шары, большие и разноцветные, на которых вроде как нарисованы были моря, леса и горы… и вдруг!
Влетел он в царство дивного света.
Ходил тот свет вокруг переливами и был столь ярок, что поневоле попытался зажмуриться Тришка, да где уж там… душа-то человеческая вся – сплошные глаза. Обомлел он, красотой ослепленный, и остановился, не желая никуда лететь далее.
Потом вроде малость попривык. Стал по сторонам озираться, и куда ни глянет – от восторга душа трепещет, как сам тот прекрасный свет… А еще чуть погодя соткалось из радужных переливов видение и вовсе небывалой прелести – райский цветок. Лепестки лазоревые, длинные, кудрями завиваются, и сами-то огнем горят, а из серединки еще и золотые лучи брызжут. Растет цветок из сверкающего узорчатого горшка, и пляшет под ним горшок, так и этак поворачиваясь – то невиданные звери на боках его хороводы водят, то нарядные девы проплывают, платочками машут, улыбаются… И до того, на эти живые картинки глядючи, сделалось Тришкиной душе хорошо и весело, что, кажется, век бы стоял смотрел!
Но недолго длилось его тихое счастье. Все прочие огни, что кругом сияли, ни с того ни с сего вдруг придвинулись, будто угрожая, и давай теснить Тришку из своего царства.
Попятилась беспомощная душа прочь, едва не плача. Никогда не видывал Тришка прежде подобной красоты, и понял он в тот миг, что и не увидит более. И, кажется, ничего в своей жизни не хотел он так, как завладеть сим дивным горшком, унести его с собою, в Игнатов дом, и вечно им любоваться…
А огни все теснили его, и тогда случилось непонятное. Весь напрягся паренек, бесплотную голову его пронзил ослепительный луч. И, не сводя глаз с желанного горшка, молвил Тришка повелительным голосом три неведомых слова, Бог весть откуда взявшихся на языке.
Вслед за тем накрыла его непроглядная тьма, и почувствовал он, что падает – с той же скоростью, с какою возносился сюда, в царство света.
В страхе и отчаянии закричал Тришка и… проснулся.
Он не сразу понял, что душа уже вернулась в тело, ибо первое, что увидел, открыв глаза, – вокруг ходил переливами тот же самый золотой свет. Затем почуял знакомый травный дух, ощутил жесткую лавку под собой – вроде как в себя пришел. Приподнялся и вновь обомлел – на полу посередь каморки… тот самый узорчатый горшок сияет, с райским цветком!
Дух у мальчика захватило. Но, пока он глядел на это диво дивное, золотое сияние начало тускнеть помаленьку, а потом и вовсе угасло. И когда, опомнившись слегка, подхватился Тришка с лавки и торопливо запалил лучину, на полу он обнаружил уже самый обыкновенный горшок – глиняный, с расписными, правда, боками. И цветок из него рос хотя и незнакомого вида – похожий на лилею с подсолнух величиной, – но все ж цветок и цветок. Без всяких сияющих лучей…
Ну и Бог с ними, подумалось восхищенному Тришке. Все равно ведь – настоящее чудо!
Больше он в ту ночь заснуть не пытался. И как только услыхал на рассвете, что Игнат заворочался наконец и раскашлялся у себя в горнице, так схватил горшок в охапку и бегом к учителю – о чуде рассказывать, о видениях своих и райском сиянии.
Старик, однако, почему-то не стал ни удивляться, ни ахать – лишь сурово хмурил, слушая, лохматые седые брови. Потом оглядел с подозрением странный дар, свалившийся на Тришку невесть с каких небес, и еще пуще нахмурился. Сказал ворчливо:
– Не знаю, не знаю… и впрямь чегой-то неслыханное. Сколь люди сон-траву ни пользуют, а этаких диковинок с собой никто доселе не притаскивал.
Тут-то Тришка и припомнил, как пожевал, не подумавши, сон-травы среди ночи – такого, поди, никто доселе и не делывал! – но сказать об этом Игнату побоялся. Старик же поразмыслил еще немного и махнул рукой:
– Ладно… оставь, пускай стоит. Поглядим, что оно такое…
