Глава 40
Даша
То состояние, в котором я прибывала, едва очнувшись, иначе как адом не назовёшь.
Не смотря на всю неприязнь к Зарецкому, я все же благодарна ему, что находился рядом в тот момент. Не знаю, что бы со мной было, окажись на его месте кто-то незнакомый или вообще никого. Я бы точно натворила глупостей. Паника, охватившая меня, оказалась слишком внезапной и слишком сильной, чтобы справиться самой. Мне не удалось произнести ни слова даже после того, как он дал мне воды, а еще я не могла шевелить ни руками, ни ногами.
Лишь спокойный, уверенный голос, твердивший, что это все временно и исправимо, заставил прийти в себя. А потом укол унес меня туда, где нет ни боли, ни страха.
Второй раз пришла в себя, уже зная, что сейчас опять испугаюсь. Это рефлекс. Выравнивая дыхание, уговаривала себя не впадать в панику.
Зарецкий сказал поправимо, значит, поправимо. Даша, ты же сама фельдшер, знаешь, что после черепно-мозговых бывают временные нарушения некоторых важных функций, которые при правильном подходе приходят в норму. А уж за этим точно проследят. Скажи спасибо, что мозги не повредились — можешь рассуждать здраво, оценивать ситуацию и почти все помнишь.
А вот с последним как раз можно поспорить. Уж лучше бы не помнила. Того последнего события, от которого бежала, сверкая пятками и подвергая свою жизнь смертельной опасности. Вычеркнуть бы болезненное воспоминание навсегда. Было бы намного легче, если б перед глазами не всплывал образ Димы, закрывшего глаза и с наслаждением принимающего ласки этой стервы. Хотя почему стервы? Обычной бабы, борющейся за своего мужика. Победила. Молодец. Мои поздравления. Теперь он вполне может достаться ей… особенно в том случае, если его утверждения, что все поправимо, не оправдаются. Кому нужна инвалидка, не способная ни говорить, ни ходить, ничего!
На этом месте меня прорвало, и я беззвучно разрыдалась, лежа на спине без движения и не в силах даже вытереть лицо. И рядом никого, кто бы помог… больно!
Следующая неделя — смесь разных, порой противоречивых, эмоций. Меня кидало из крайности в крайность по всем фронтам.
Сначала я брала себя в руки и рассуждала, как человек почти что закончивший медицинское учебное заведение — последствия черепно-мозговых вполне исправимы правильной терапией и реабилитацией. А это, надо отдать должное Зарецкому, в моем лечении присутствует в полном объеме. Но в любой момент в голове могло щелкнуть, и я впадала в состояние, граничащее с паникой. Мне начинало казаться, что его заверения просто бред, и никакие улучшения меня не ждут. Меня начинало потряхивать, сердцебиение учащалось, о чем победно громким звуком сообщал монитор. Медсестра подбегала ко мне, делала укол и тут же сообщала Зарецкому, если тот был в зоне доступа. Он приходил ко мне, садился рядом, брал за руку, которая, надо сказать, уже потихоньку начинала обретать чувствительность, и говорил. В основном умными словами про нейроны и рецепторы, которые после введенного в вену лекарства уже плохо усваивались мозгом. Доводил меня до глубокого спокойного сна.
Потом я снова и снова удивлялась, как же ему не надоедало раз за разом объяснять мне механизм работы опорно-двигательного или речевого аппаратов.
То же касалось и наших отношений с этим гадом. Меня бросало в разные стороны, как маленькую хрупкую шлюпку во время десятибалльного шторма. Он несколько раз предпринимал попытку оправдаться за тот день. Но как только я понимала, о чем пойдет речь, помимо скованного тела, сжимались еще и внутренности. Я могла только мотать головой и тихо выть — слов-то сказать не могу, а слышать очередную ложь не в состоянии. Не хочу, Дмитрий Сергеевич, не хочу ещё одну порцию лапши на мои уши — казалось бы, единственный не пострадавший орган. Не нужно мне врать, я все равно не поверю ни единому вашему слову!
И он останавливался. Если истерика была слишком сильной, просто фиксировал меня, чтоб не сделала себе чего-нибудь, и терпел, пока я не угомонюсь.
А у меня опять что-то щелкало внутри, и я понимала, что тупо наслаждаюсь его тихим голосом, его горячими руками и ощущением близости. Я ненавидела его за это, а еще больше себя. Слезы текли по щекам, а я впитывала его тепло, ругаясь на чем свет стоит на свое дурацкое нутро, требующее его любви.
Неделю под его наблюдением провела вот в таком подвешенном состоянии. Наблюдала за его стараниями меня вытянуть из лап болезни, тайно надеясь, что причина не просто в угрызениях совести. Невозможно с таким усердием заниматься мной только из чувства вины.
Не знаю, что мне даст знание о его истинных эмоциях, смогу ли когда-нибудь простить, если он попросит, но продолжаю с упоением подмечать такие небольшие нюансы в его поведении, от которых ноет сердце.
А потом меня резко вырвали из этого кокона, которым меня заботливо окружил Дмитрий Сергеевич. Перевели в другое отделение, и я лишилась почти круглосуточного внимания моего личного доктора. И это оказалось неожиданно болезненно. Я так привыкла к его мягкому голосу, к терпеливым объяснениям, к льющемуся из его глаз теплу, что столкновение с Тагиром Дамировичем несколько вышибло меня из зоны комфорта. Вызвав новый приступ депрессии и страха. А вдруг я не справлюсь с болезнью без помощи Зарецкого? Это действительно пугало.
Однако его ежедневные визиты вернули мне веру в лучшее. Не бросил! Еще и привлек логопеда, которая очень профессионально работала со мной, помогая потихоньку возвращать контроль над речью. Получалось. Не так хорошо, как хотелось, но работало. Диме я пока стеснялась что-то говорить. Со стороны, конечно, не самое приятное зрелище, особенно для мужчины.
Массажист тоже довольно успешно работал с моими взбунтовавшимися конечностями. Я уже могла держать ручку или что-то легкое и не ронять. Ноги чувствовали все, но пока не настолько слушались, чтобы вставать.
Однажды в теплый мартовский денек Зарецкий явился с инвалидной коляской и предложил прогуляться. Я была в шоке и одновременно очень сильно загорелась идеей. Раньше мне даже мысль не приходила, что можно выбраться из больничных стен.
Мы молча катались по территории института, я наслаждалась свежим воздухом и заботой идущего рядом мужчины.
— Тебя скоро выпишут, — сообщил он тихо. Я замерла. Наверное, сейчас скажет, что сделал все возможное со своей стороны. — Даш, я надеюсь, ты позволишь мне заниматься твоим дальнейшим лечением? Точнее реабилитацией.
Такое феерическое облегчение. Он не бросит! Я с усилием подняла руку и положила сверху на его ладонь. Дима растеряно смотрел на наши переплетённые пальцы, а я опять следила за его реакцией. И сердце сжималось в надежде, что тогда в ординаторской произошла какая-то ошибка — столько в его глазах… любви? Я впервые захотела услышать, что он может сказать о том дне… но я не могла сама попросить, а он больше не затрагивал тему, и я, кажется, знаю почему — из-за моих истерик, жалеет.
Отвела взор, и Дима тоже отмер — повез меня дальше.
— Я рад, что ты уже можешь контролировать руки, малыш. Это значит — лечение верное. — Чмокнул меня в макушку прямо через шапку, даже не остановившись. И как его понимать?
