Но я уже не различала ни голосов, ни лиц, — перед глазами поплыл белый туман.
— Думаешь, Морок ее обратно взять захочет, — выдохнул первый прямо мне в лицо, — даже кожа от его дыхания заколола.
— Это вряд ли. Но так приказано. Пока он не откажется и другой себе подарочек не заберет, — не трогать. А потом — вся наша, — сальная ухмылка даже в голосе слышна.
— Ладно, — запыхтел первый. — Не дергайся, — и снова, еще крепче сжал грудь, сдавил пальцами сосок через ткань платья. — Все равно нам отдадут, — всю ночь трахать тебя будем. Так что лучше — будь сейчас поласковее. Понежней.
В морду бы плюнула, но даже дышать не могу, — не то, что двинуться.
И потекли безумно долгие минуты, каждая из которой, — длиною в вечность.
Меня связали, засунули в рот кляп, еще пытались облапать, — а я будто и неживая, как кукла тряпичная повисла, позволяя вертеть своим телом во всем стороны. Благо, его таки от меня оттащили, — пока я принадлежу Мороку, говорят, прикасаться нельзя, Маниз руку иначе отрубит.
Кто-то ворчал, что все равно Морок не заберет, — шутка ли, сбежавшую шалаву обратно взять, невозможно, кто-то убеждал дождаться ночи…
А я — будто в дурмане, как будто не со мной все это, — говорят, вот умирает человек, и душа его на все как бы сверху смотрит, — вот так и я. Как со стороны все, безучастно, вроде и со мной происходит, но — не про меня… Одеревенела. Внутри одеревенела. Понимая, — скорей всего, из моей жизни сейчас вытекают последние капли.
Так даже лучше. Лучше одеревенеть. Чтобы не чувствовать того, что будут после делать с моим телом. Лучше.
А потом меня оставили одну и время замерло вместе со мной.
Очнулась только когда дверь распахнулась.
Дернулась, — от голоса его одного, а потом — от взгляда — бешенного, пронзающего.
Углем, пламенем — прожигает.
И Маниз… Что он говорит? Наказание?
Или еще забрать ему обратно меня предлагают?
Что делать?
В ноги Мороку бросаться? Умолять? Просить?
Может, даже и так бы и сделала, — но только это бесполезно. Ничего он не услышит, как и Маниз тогда, когда я объяснить пыталась, что не брала ничего с его кухни. Ничего и слушать не станет. Все такие — сами. Без чужих слов решают. Только в голове у себя.
Да и кто знает, что страшнее?
Морок — зол, это по всему видно.
По тому, как раздуваются его ноздри и сжимаются челюсти. По глазам что все мое тело сейчас цепким пламенем ощупывают.
Кто сказал, что он сам не отдаст меня своей охране, как Маниз? Никто. Даже пытаться не буду.
Он отказывается, а я только закрываю глаза.
Единственное, что он бы мог мне дать — это время. То время, пока его не было, пока ждали его решения и меня не трогали. Вот и все. Теперь, с каждым шагом его, что отдаляется от двери, — а я их слышу, слышу — громко, оглушительно, толчками в сердце, — пошли мои последние секунды. Секунды до того, как налетят, ворвутся, и рвать на части начнут. Вот и все.
Даже не дернулась, когда за мной пришли, — уже быстро, с топотом почти бегущих ног по коридору. Подхватили на руки и потащили — куда? Не здесь будут разделывать? Маниз и из этого шоу решил устроить? На глазах у всех, у его благодарной публики? Может, и сам Морок там даже будет?
Но — все равно…. Уже — все равно… Уже — все…
И…
Опять он?
Забирает меня из чужих рук на улице, в машину свою несет… Говорит что-то, — слов почти не разбираю, — но голос даже… Какой-то нежный, ласковый? Нет… Наверное, я просто потеряла сознание и мне это только чудится… Не может он быть нежным! А исходя из того, как на меня смотрел в той комнате! Не простит! Такие — вообще ничего и никогда не прощают! Если его так разозлил один мой взгляд в последний раз, хотя я ни звуком, ни жестом ему не сопротивлялась, — то что уж теперь говорить?
Сама не верю, когда просто оставляет на матрасе и уходит.
Слышу, как кулаком о стене громыхнул, — кажется, даже каменные стены подвала задрожали.
Так может быть? Это возможно? Просто — вот так оставил? Сама, говорит, к нему приду?
А я — не верю.
Каждую минуту — просто не верю.
Пока в душе отмываюсь, пока снова в постель возвращаюсь в одеяло укутываясь, — слишком уж меня колотит и морозит от этих нервов. Не верю до конца, что так все обошлось.
Просто вернул? И ничего не изменилось? Реально — ждать будет, когда я … сама….
Дверь открывается, — ну вот и все. Обман закончен. Сейчас начнется мой кошмар. Но… Нет. В комнату входит только Наталья. Вкатывает за собой поднос с едой. И… Тянется в одеялу, разкрывая.
— Я посмотрю и обработаю следы, — сообщает своим бесцветным, ничего не выражающим голосом.
— Я сама, — выдыхаю, все еще не веря. — Можно?
— Я должна посмотреть, — срывает таки одеяло, рассматривает, хмурится, а после протягивает мне баночку с мазью.
— Давай сама, если так хочешь. Но было бы лучше, если я.
— Сама… — выдыхаю, чувствуя, как кружится голова.
— Как хочешь, — кивает и молча выходит, закрывая за собой дверь.
А я — просто проваливаюсь в сон. Плевать мне на мазь, — не так уж и горит от тех веревок моя кожа. Тело — это ерунда. Тело — оно многое пережить может.
Глава 50
Он не пришел ни на утро, ни на следующий день.
Вечером была уверена — придет.
Но его — так и не было.
Проходили дни, мои синяки сходили, я даже начала есть, а он так и не появлялся.
Неужели действительно ждет? Дал мне такую возможность?
Или… Просто забыл?
Сердце даже щемило от этой мысли!
Ну, — а и правда, — зачем ему это все? Я ведь слышала, — ему Маниз других девушек предлагал, — опытных, умелых, ярких… Да и с его внешностью, деньгами и положением… Наверняка есть кто-нибудь получше, поинтереснее… Так, вначале, может, что-то ему во мне и понравилось, — а, может, просто секса хотел, а я под рукой оказалась, — а теперь и вовсе забыл, что я есть. Еду мне приносят, — совсем как его питомцам за дверью напротив, а сам он уже обо мне и не думает…
Отметины сошли, неделя, кажется, пролетела, — и ничего. Я даже стала успокаиваться, забывать весь тот кошмар, который со мной был, перестала дергаться каждый раз, когда открывается дверь. В себя пришла, — и с робкой надеждой, что, может, очень скоро меня отправят отсюда домой. Все может быть.
Хотя… Не исключала и того, что он может злиться от того, что я долго не прихожу к нему.
По сути, он меня спас — и второй раз уже от Маниза. Теперь, когда эмоции и страх утихли, я это понимала. Спас, хоть и не должен был, — кто я для него? И не просто — а от смерти страшной, на самом деле.
