Нечего декларировать
Нью-Йорк был безмолвным полем светящихся бабочек, слишком многочисленных, чтоб их пересчитать. Огни вздымались в небеса, порхали над вереницами магазинов, затмевали звезды. Командир корабля объявил: «До посадки двадцать минут».
Внутри громадного зала прибытия Джо на какое-то время даже растерялся.
Там всего было чересчур. Чересчур потолка – слишком высок. Чересчур голосов, чересчур много народу. Люди наталкивались друг на друга, как хаотичные частички при броуновском движении, тысячи личных историй, лишь на краткий миг сохраняющих интерес, соприкасались, сливались и разлетались в разные стороны. Пол был выложен холодным мрамором, истертым чересчур многими подошвами. Незримая система оповещения, казалось, вовсе не умолкала, призывая пассажиров отправиться в Париж, Бангкок, Тегеран, Москву, Иерусалим, Пекин, Бейрут, Найроби (или приветствуя прибывших оттуда). В зале прибытия возникало то ощущение имперского нетерпения, которое потопывало ножкой, а в ответ слышало: да, это врата мира, теперь проходите в них, но только, пожалуйста, соблюдайте порядок.
– Есть что декларировать?
Форма делала таможенницу просто красавицей. Джо не знал, как ответить. Ему хотелось задекларировать, что он здесь расследует глобальный заговор по массовому уничтожению, или, скажем, пытается разобраться в войне, которую, похоже, не понимает никто, даже те, кто сражается в ней, не щадя себя, или объясниться по поводу призраков, знай себе мелькающих в уголках его глаз, когда сами полагали, что он не смотрит. Он сказал:
– Нет, нечего, – сопроводив это извиняющейся улыбкой, и красавица взмахом руки пропустила его.
Багаж перекатывался и вертелся по замысловатой петле… коричневый кожаный чемодан, серебристый дипломат из тех, в каких когда-то киношные гангстеры перевозили деньги, потертый черно-коричневый чемодан с топорщащимися на широченном днище наклейками, которые свидетельствовали, что их обладатель посетил Большой Каньон, Йеллоустонский заповедник, Музей естественной истории и Грейсленд[28]. Рюкзаки с адресными бирками, надписанными кириллицей. Картонные коробки с китайскими иероглифами по бокам. Пощелкивало панно прилетов, когда на нем вращались планки с названиями: Пномпень, Дамаск, Рейкьявик, Багдад, Куала-Лумпур, остров Лусон, Каир, Мехико-Сити, Йоханнесбург, Рим, Куньмин, – города древние и новые, города на горах и на равнинах, на берегах рек и морей, точки на обширной карте, каждая из которых испускала лучик ясного света, а все они возвещали, что все сюда прибыли, что все завершилось в этом аэропорту, в этом городе на краешке континента, ниточки от которого тянутся во всех направлениях, пока весь глобус не покроют перекрещивающимися полосками света…
Выйдя из здания аэропорта, Джо, улучив минутку, прислонился к стене и вздохнул полной грудью, хотя и чувствовал в воздухе сплошную машинную гарь. Закурил сигарету. Над его головой самолеты взлетали в небо. Под ним, казалось, гудела земля. Хром и стекло здания аэропорта сияли довольным высокомерием.
– Помогите мне, – произнес кто-то, и Джо, вздрогнув разок, пребывал потом в полном спокойствии. Он не сумел бы сказать, когда это началось. Появилось ощущение (еще тогда, в лондонском аэропорту), будто он их чувствует. Тени на периферии зрения, смутные молчаливые фигуры, наблюдающие за ним, следящие за ним. Кучеряшки. В самолете, когда он вышел из кабинки туалета, в кресле, бывшем до того свободным, сидела молодая женщина, еще девчонка на самом-то деле, и пялилась на него немыми громадными глазищами: сквозь нее ему кресло было видно. А на конвейерной ленте в аэропорту среди прочего багажа были чемоданы и сумки, не принадлежавшие, как казалось, никому, они бесконечно кружили, словно самолеты в вышине, которым никогда не будет дано разрешение на посадку…
