Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Возле высокой трубы, которая дымилась, сжигая разный мусор, мы до самого утра напевали бы какую-нибудь из его сюрреалистических песен. Забавную и волшебную песню, в которой животные разговаривают и дети глядят в окно. Песню, полную идей – нелепых идей. А когда проснулось бы солнце, я проводил Шарля обратно в его палату, чтобы не вызвать подозрений. Охранник спал бы перед дверью и ничего бы не услышал. Мы скоро начали бы обратный путь. Спуск по веревке из эластичных простыней с его кровати прошел бы без проблем: в мечтах все нам послушно. Ни головокружений, ни скольжения, зато невероятные всплески смеха – немного преувеличенного для тех, кто не мечтает, естественного для нас. Потом я бы укрыл поэта одеялом, подоткнув края: поэтов укрывают одеялами так же, как мальчиков. Медсестра открыла бы дверь и убедилась, что он еще спит.
На следующий день Трене умер, и я утонул в нахлынувшей волне сожаления.
Встретиться можно везде
43. У меня особые отношения с этим числом. Оно часто возникает в моей жизни. Что-то вроде большого магнита, прилипшего к оперированному лбу в том месте, где череп починили металлической пластиной.
43. Два раза это число входит в мой номер телефона (можно поверить, что мой телефонный оператор сговорился с потусторонними силами или думал, что я слишком глуп, чтобы иметь номер как у всех, в котором все цифры разные).
Я родился в 18 часов 43 минуты – вечером и в грозу, как Шатобриан.
«Рокот волн, поднятых шквалом ветра, возвещавшим осеннее равноденствие, заглушал мои крики…»[31]
Больше у нас нет ничего общего. Я не так красноречив, но, несомненно, скромнее. И я считаю, что Мирабо был не так уродлив, как дает понять Шатобриан. Но кто сейчас читает Шатобриана? Кто знает про Мирабо и его по меньшей мере странное лицо? Преподаватели, ученые-исследователи – и еще библиотерапевты, которых тревожит какая-то цифра. Человек сорок…
Каждый раз, когда я заказываю билет на поезд, мне достается место номер 43. Рассказывая об этом вечером в компании, чтобы усилить впечатление, преувеличиваю, но лишь немного. Проклятие цифры 43 обеспечивает мне нескольких любопытных слушателей. Ложь привлекает толпы.
Учась в колледже, я переписывался с девушкой-австрийкой. Чтобы позвонить ей по телефону, я должен был набирать 43 – код Австрии. Девушка была неприятная, и наши беседы на расстоянии стоили моим родителям целое состояние. С тех пор мы чувствуем вечное и несокрушимое отвращение к Австрии и ее жителям. Это чувство иррациональное, похожее на звериный инстинкт, и теперь для него нет никакой настоящей причины, но это стойкое чувство.
Курс библиотерапии я закончил с двенадцатым результатом из… 43. Но я никогда не сомневался, что получил это, в сущности, весьма низкое место только из-за влияния вездесущего числа 43. А ни в коем случае не из-за того, что был слабее своих товарищей. По моему собственному мнению, а также по мнению других студентов, с которыми я разговаривал два или три раза, я, несомненно, заслуживал место в числе пяти лучших. Четвертое (4) или третье (3). 43.
Я мог бы привести и другие примеры, но размышления о магии числа 43 мгновенно прекратились, когда я вышел из автобуса у больницы Анри-Мондор. Номер маршрута был 217 – не было ни 4, ни 3.
Когда через пять минут в приемном покое больницы мне сказали, что Мелани лежит в палате 43, это меня ничуть не удивило.
Перед дверью не было охранников. Трене уже давно покинул эту больницу. Белая печальная дверь, честно говоря, не вызывала желания увидеть, что творится за ней.
Я постучал осторожно и тихо, почти поскреб дверь. Никто не сказал мне «войдите». Это явно становится обычным: двери не хотят меня впускать. Я все-таки открыл эту дверь. Ни одного посетителя. Родителей Мелани нет в палате. Тем лучше: мне не очень хотелось их видеть. Я не смог бы с ними говорить. Кровать только одна. Тем лучше – значит, есть смысл платить взносы в общество взаимного страхования, люди в нем компетентные. Они позвонили Мелани по телефону однажды вечером, когда мы с ней еще жили вместе. Я помню, что умолял ее завершить вызов. Что размашистыми жестами показывал ей свое недовольство. Еда, над которой я трудился два часа, была уже на столе. Тот, кто готовит, хочет полного уважения к своей работе. Но разговаривать с человеком, который говорит по телефону, – скверная привычка. И эта привычка невыносима для того, кто должен вести одновременно два разговора – один по телефону, другой жестами, чтобы собеседник на другом конце провода ни о чем не догадался. Мелани устояла: говорила долго и очень подробно и лишь после этого дала оператору согласие. Таджин (я приготовил таджин) к тому времени уже остыл, и есть его было невозможно. В тот вечер мы поссорились и закончили спор каждый в своем углу. Каждый в своей постели, ругая другого. Мелани и на сей раз устояла – на следующий день я банально извинился: «Нет, я больше не буду вмешиваться в твои телефонные разговоры, обещаю, обещаю».
Однако через несколько дней я снова начал вмешиваться: суфле с сыром не могло ждать.
Договор с новым обществом взаимного страхования был подписан. И теперь, увидев Мелани в ее одноместной палате, я сказал себе, что она хорошо сделала, сменив страховое общество. Соседа по палате нет, но страховка взаимная. А суфле было очень пресным.
Мелани словно затерялась среди приборов, проводов и трубок. Она спала и не проснулась от того, что я пришел. Мелани лежит, а я смотрю на нее! Если бы все ее силы были при ней, она бы, конечно, стала кричать на меня и объяснять, что так вести себя неправильно. Но она не просыпалась. На спинке кровати я увидел список лечебных процедур, в котором, среди прочей информации, были перечислены все повреждения, нанесенные пациентке. Список был длинным, как меню ресторана, где подают замороженные блюда, выдавая их за свежие. Бесконечный перечень блюд. Бесконечный перечень ран. Свежайшие раны на закуску, основное блюдо и десерт.
Мелани всегда удивляла меня своей силой и стойкостью. Она редко болела и даже с температурой шла на работу. Такой человек – счастье для нашей умирающей службы социального обеспечения. Образец выносливости, которую она, возможно, унаследовала от своих тевтонских предков; впрочем, Мелани не придавала никакого значения своему происхождению. Конечно, она делала так из уважения к моему происхождению – и к моей слабости тоже. Я без малейших угрызений совести ложился в постель даже при легком недомогании. Мне нравилось оставаться в кровати, когда весь мир убивается на работе. Вставать лишь только по нужде или чтобы вскипятить чайник.
Но на этот раз ее счетчики покажут больше максимума, и она увеличит и так уже огромную дыру в бюджете соцобеспечения. Она лежала напротив меня совершенно без сил. Я так хотел увидеть ее и поцеловать. Она здесь, и я могу поцеловать ее так, что она об этом не узнает. Но хочу ли я этого по-настоящему?
В этот момент я не смог бы найти на ее лице участка в три сантиметра, к которому мог бы прижать свои губы. Оно было синим и распухло. Я любил прежнюю Мелани – ту, которая бежала без остановки, ту, которая отвечала мне убийственными репликами. Люблю ли я эту Мелани, немощную и искалеченную? Нельзя даже открыто формулировать этот вопрос! Нужно держать его при себе, как ценную вещь, которую бережно хранят в кармане. Я не сказал ничего, но на моем лице было сомнение, когда в палату вошла медсестра.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
