По воскресеньям Анна и Джузеппе ходили к мессе в романскую базилику Сан-Джакомо в предместье, а потом прогуливались по прибрежной площади, самой большой в этом городишке, где останавливались рейсовые автобусы, и было несколько кафе.
Они привыкли друг к другу и без особых усилий поддерживали свои отношения в прочном равновесии между теплой дружбой и любовной привязанностью. Оба они открыли для себя ценность таких отношений и дорожили ими. Джузеппе нашел в ней умную и нежную подругу, а Анна получила в его лице верного друга, заботливого и уважающего ее взгляды и интересы. Они жили вместе всего несколько месяцев, но казалось, знали друг друга всегда.
Однажды вечером, вернувшись с озера с полной корзиной форели, Джузеппе вынул из кармана коричневый бархатный футляр, в котором было золотое кольцо с гранатами. Анна взяла рыбу, тут же решив устроить ужин на несколько человек, а на кольцо посмотрела с растерянностью.
– Это зачем? – Она вопросительно подняла брови.
– Затем, что оно блестит, как твои глаза. Затем, что оно такое же золотое, как твое сердце.
Анна взяла кольцо и приблизилась к окну, чтобы полюбоваться им. Это было недорогое и скромное колечко, совсем непохожее на те, которыми ее одаривал Эдисон.
– А что это означает? – поколебавшись, спросила она.
– Любовь, – ответил Джузеппе, устремив на нее свои добрые глаза. – И предложение руки и сердца.
Взволнованная, Анна обняла его, чтобы он не видел, что глаза ее полны слез.
– Подождем, пока кончится эта ужасная война, – сказала она. – А потом поженимся.
Джузеппе нервно провел рукой по волосам.
– Но почему не сейчас? – возразил он.
– Потому что я хочу красивого праздника. Я хочу белое платье, фату и множество радостных лиц вокруг. А сейчас людям не до этого.
– Я люблю тебя, Анна, хотя, может быть, ты заслуживаешь чего-то большего и лучшего в жизни.
– Об этом позволь судить мне, – тихо сказала она.
Он нежно поцеловал ее в губы.
– Мы должны отпраздновать нашу помолвку. Давай пригласим друзей на ужин, – предложила она.
– Отличная идея, – согласился Джузеппе.
Анна пожарила форель и сварила большую кастрюлю картошки. Предупредила нотариуса и всех остальных в доме, что ужин будет в саду, и все с энтузиазмом встретили это. Дети набрали на лугу кресс-салата, чтобы сдобрить картошку, а на столе, словно по волшебству, появился красивый сервиз. Нотариус открыл пару бутылок вина, которое берег для особых случаев. Женщинам удалось даже соорудить десерт из хлеба с молоком и изюмом.
Праздник удался на славу.
Поздним вечером, распрощавшись с друзьями, Джузеппе и Анна продолжали болтать, лежа на большой старинной кровати из ореха.
– Ты так представляла себе свою помолвку? – спросил он.
– Ты знаешь, я никогда об этом не думала, – призналась Анна. – Я всегда мечтала о других вещах. Я жаждала успеха, славы, хотела, чтобы между мной и нищетой пролегла пропасть.
– Ты хотела чудес, – прервал ее Джузеппе.
– Я мечтала о страстных увлечениях, – улыбнулась она. – Мне нравилось делать красивые прически, носить туалеты от лучших модельеров, ездить в роскошных автомобилях, встречаться с людьми, которые казались мне исключительными, но которые, как я сейчас понимаю, исключительными не были.
– Зачем эти грустные признания? – мягко сказал Джузеппе.
– Чтобы ты понял меня.
Влажный ветер с озера влетел в окно и принес далекие глухие раскаты.
– Что это, гром или бомбардировка? – встревожилась Анна.
– Будем надеяться, что гроза, – успокоил ее Джузеппе.
– Но по мере того, как эти устремления становились реальностью, энтузиазм мой ослабевал, – продолжала она. – Все эти вещи, которых я жаждала, на деле оказались не так хороши. Мне приходилось отказываться ради них от себя, и наконец я решила, что все, достаточно, что я могу обойтись и без них.
– Зачем эта самокритика? – мягко остановил ее Джузеппе.
Анна не ответила на вопрос и задумчиво продолжала:
– Знаешь что, Джузеппе? Я еще в Милане начала готовить себе приданое. Ты не находишь это смешным?
– Мне это кажется естественным.
– Я купила льняные простыни и вечерами в гостиной, болтая с Пьер-Джорджо, вышивала их. В ту последнюю ночь, когда мы спустились в убежище, знаешь, о чем я думала, пока над нашими головами рвались бомбы?..
Джузеппе взял ее руку и мягко сжал.
– Я думала, что, торопясь спуститься в подвал, не сложила как следует простыню, которую вышивала. Я тебе не докучаю?.. – спросила она после паузы.
– Нет, мне с тобой хорошо, – успокоил Джузеппе. – А все же, – продолжал он, – как ты представляла себе будущего мужа?
– Тогда никак. Но теперь у меня есть точное представление о нем, – добавила Анна, нежно зарываясь в его объятия.
Через распахнутую балконную дверь с улицы до них донесся чеканный военный шаг.
– Немецкий патруль, – сказал Джузеппе.
За это время он научился узнавать немецкие патрули по шагам.
Уже несколько недель в Белладжо была расквартирована немецкая военно-воздушная часть, присланная в помощь правительству новой фашистской республики. Чтобы обезопасить взлетно-посадочную полосу, командование организовало ночное патрулирование улиц. Штаб немцев располагался на вилле «Сербеллони», владелица которой, княгиня Торре Тассо, бежала в Швейцарию. В последнее время многие люди, искавшие в Белладжо спасение от военной опасности, пересекали границу, рискуя жизнью. Большинство из них составляли евреи, которые старались избежать преследований, с каждым днем становившихся все более ожесточенными.
– Будем надеяться, что они никого не арестуют, – прошептала Анна.
– Они ушли, – постарался успокоить ее Джузеппе. – Слышишь, шаги удаляются?..
Вскоре они крепко уснули, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, словно ища друг у друга защиты.
А когда Джузеппе проснулся на рассвете и протянул руку, чтобы снова обнять Анну, он нащупал пустоту. Он встал, оделся и отправился искать ее в ванной, на кухне, но не нашел нигде. Встревоженный, он открыл шкаф с ее платьями и вещами и увидел, что не все они на месте. Не было также и кожаного чемодана Анны.
Было ясно, что она ушла ночью. Но почему же ничего не сказала ему? Почему сделала это тайком, обманом, после всего, что было у них вчера?
Лихорадочно перебирая оставшиеся вещи, Джузеппе искал какого-то знака, который помог бы ему это понять, пока не заметил записку, лежавшую на темном столе орехового дерева, которую в смятении и тревоге даже не заметил в первый момент.
