– Да. – Ужин он помнил. – Мы с мальчиком остановились, перекусить бурито. – Ему нравились бурито, тушеные в зеленом чили, а парень знал отличное место, где их подают – «Мама Гваделупе».
Они с мальчиком – чье имя он не совсем помнил, но будь он проклят, если переспросит – припарковались на одном из нижних этажей, прибыв на Стил Стрит, 738, которая оказалась скорее переулком, чем улицей. Хотя точной цифры этажа он не помнил, черт возьми.
Там была куча машин, большинство из которых были разорваны пополам или на мелкие кусочки. Моторные блоки, подвешенные за цепи на платформах, свисали вниз. Одна стена полностью состояла из шин. Там была и та машина, которую ему сперва дал Дилан, он называл ее Бэтти. Вот это он помнил. Автомобиль был очень красивым, но Уилсон решил, что дни его вождения остались позади. Он стал чертовски забывчивым, чтобы доверить себе руль.
И еще он устал. Он плохо спал, большинство ночей они с Хокинсом мучились на раскладушках на складе, хотя парочку он с комфортом провел в гостевых спальнях Стил Стрит.
А за пределами Лафайетт его ослушался Порше. Сперва едва не убив, инцидент к тому же напугал до смерти и его и, вероятно, водителя, ехавшего по встречной полосе, чудом избежавшего лобового столкновения. Когда он, все еще не в себе, наконец прибыл в Лафайетт, сразу же отдал ключи Хокинсу.
Забывчивый, усталый, невнимательный – вождение было делом рискованным для старика, страдающего, как он опасался, регулярными провалами в памяти. Он ходил к врачу, хотя Реган об этом ни слова не сказал. Никакого диагноза, кроме как старость, с ненавистью вцепившуюся в него, поставлено не было, но Уилсон все сильнее ощущал это. Особенно в последнее время.
«Где Хокинс? – гадал он. – И где Дилан?».
Он не помнил где они, как не помнил и имени мальчишки, и это волновало его также сильно, как и общая забывчивость. Так много вещей просто выплывало за пределы его памяти. Потом информация возвращалась, и ему оставалось лишь гадать, как что-то столь очевидное могло от него ускользнуть. Но имя мальчика к таким вещам не относилось, как и вопросы о местонахождении Хокинса и Дилана и времени их возвращения.
– Хорошо бы ты позвонил, – сказала Реган, оставляя кровать в покое и взбивая подушки. – Мы с Никки сильно волновались.
– Волноваться – это нехорошо, – сказал он, продвигаясь к креслу с книгой, которую взял с полки и начал читать неделю назад. – Но ты, кажется, слишком любишь этим заниматься.
Он услышал ее вздох, но заявление свое назад не взял. Реган волновалась так же, как Никки – рисовала: удручающе хорошо. И так было всегда. Никки была ходячим скандалом, несомненно. Если бы они жили где-то кроме Боулдера, ему бы пришлось прикрыть лавочку. Но Уилсон всегда волновался именно за Реган.
Никки была совсем ребенком, когда погибли Робин и Лиза. Она едва знала родителей, проведших почти весь последний год в Южной Америке. А вот Реган знала их хорошо и переживала потерю острее, чем сам Уилсон, раздавленный вестью о том, что жизни его красавца сына и его прекрасной жены унесло землетрясение в Перу, всего три года спустя после гибели его собственной жены, его дорогой Эвелин.
«Слишком много трагедий», – подумал он, желая не так хорошо помнить ту часть своей жизни. Вчерашний день и даже сегодняшний полдень были словно в тумане, но двадцать лет назад были четкие, ясные и все такие же болезненные.
– У тебя есть мобильник, дедушка.
– Да, но я забыл чертову зарядку, – наконец признал он. – Чертова штуковина слишком быстро сдохла. – Он был уверен, что собирался ей позвонить. Просто было очень сложно делать все правильно.
– Я пошла в полицию.
О, проклятье. Конечно, пошла. Его девочка могла и под каждым камнем проверить.
– Ну, это нехорошо, – проворчал он, устраиваясь в кресле. – Все это должно оставаться в тайне. Высокая секретность. Там было ФБР.
– ФБР? – Ее голос, доносившийся с другого конца кровати, где она укладывала его чемодан на скамеечку, стал выше. – И Кристиан Хокинс? Вместе?
– Да, да. Знаю, что ты думаешь. Но Хокинс оказался хорошим. Да я никогда и не верил, что он мог убить сенаторского сынка. Знаешь, твоя бабушка была очень беспокойной, так что это у тебя наследственное. – Ну, разве не так? Эвелин постоянно о нем беспокоилась. Он включил лампу, стоявшую рядом с креслом. Мальчишка уже принес чашку чая и печенье – все, как он любил: чай из Англии, а печенье из французской булочной на шестнадцатой улице. Мальчики из автомастерской явно встали на ноги.
– Куин говорил мне, что Хокинса освободили, но все же – ФБР? Он не сказал, что ты на самом деле работаешь на ФБР.
– Сомневаюсь, что парень знал. Его там мне было, как мне кажется. – У него имелся адрес Куина, но самого его он на складе не видел. – Я сейчас должен был быть в Вернале со Стэном Райаном, заниматься тем огромным старым Стегозавром, которого он нашел весной.
– Ты пропустил выступление в Каспере.
Пропустил?
– Черт. – Он наклонился вперед, уперев одну руку в колено, и взглянул на нее. Касперская речь в музее Тейт была лучшим моментом во всем чертовом году – а он пропустил ее.
Ну, проклятье. Он просто свяжется с Виком Саттером и переназначит дату. Вот и все.
Она открыла его чемодан и уставилась внутрь, очевидно потрясенная содержимым. Она взглянула на него через плечо.
– Кто-то о тебе очень хорошо заботился.
Он ухмыльнулся. Ничто не могло произвести на женщину большего впечатления, как чемодан полный выстиранного и выглаженного белья. Прачечная, услугами которой пользовался Хокинс, стирала и гладила даже его чертовы носки.
– Как консультанту мне платят тысячу долларов в день. – Рано было еще пускать его на подножный корм, хоть он и не так ясно помнил все чертовы вещи, которые здесь творились.
– Тысячу долларов в день? – Ее брови взлетели почти до линии волос на лбу.
Он, и правда, удивил ее этим, что хорошо его насмешило. Теперь ему было трудно превзойти своих девочек. Никки все время затыкала его за пояс. Она целиком состояла из энергии, творения и ударов молний, которые летели под неожиданными углами. Реган была ее полной противоположностью: всегда организованная, действующая согласно правилам, шаг за шагом, по-своему блестящая, но никогда не использующая собственный потенциал полностью из-за постоянного страха рискнуть.
Уилсон частично винил в этом себя. Он вырастил сына согласно своему представлению о суровом и выносливом полевом исследователе, во-первых, и профессоре, во-вторых. Было бы преуменьшением сказать, что Уилсон оказался не готов к заботе о двух маленьких внучках. Хотя он никогда, никогда-никогда, даже на секунду, не задумывался об альтернативе. Никки и Реган принадлежали ему, они были всем, что осталось после катастрофы в Перу. И все же он мог сделать для Реган больше, чем просто быть довольным, что она пошла по его стопам. Никки раскрывалась в своем собственном направлении, но ему всегда казалось, что он должен был предложить Реган больше вариантов, поддерживать ее в попытке попробовать что-то новое.
