Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
В «Райт эйд» я присмотрела видео: «Телохранитель», «Могучие утята», «Парень-каратист», «Пули над Бродвеем» и «Эмма». Потом вспомнила с горечью суровую правду — мой видак сломан.
Женщина в окошке была старая и сухая, как птичка. Я никогда не видела ее раньше. На бейдже значилось ее имя — Тэмми. Самое противное имя на свете. Она заговорила со мной с клиническим профессионализмом, и это пробудило во мне ненависть к ней.
— Дата рождения? Вы были здесь раньше?
— У вас продаются видеопроигрыватели?
— Не думаю, мэм.
Я могла бы пробежаться до «Бест бай» на Восемьдесят шестой. Я могла бы взять кеб туда и обратно. Я упрекнула себя, что слишком ленивая. Но на самом деле к этому моменту, думаю, я покорилась судьбе. Меня не спасут никакие глупые фильмы. Возможно, я уже слышала над головой гром реактивных самолетов, их грохот в атмосфере моего сознания, который вскроет все стены, потом окутает руины дымом и слезами. Я не знала, как это будет выглядеть. Пока все было нормально. Я заплатила за диметрапп, амбиен, крошечную баночку мятных леденцов и затрусила домой по морозу, все еще дрожа, но уже ощущая облегчение. Таблетки и леденцы громыхали в кармане, словно змеи, при каждом моем шаге. Скоро я снова окажусь дома. Скоро. Бог даст, я засну.
Мимо прошел человек, выгуливающий собак, с целой сворой тявкающих шпицев и болонок на тонких поводках, похожих на хлысты. Собачонки безмолвно, как тараканы, семенили по сырому тротуару, такие крошечные, что я удивилась, как их не раздавят каблуком. Легко любить. Легко раздавить. Я снова вспомнила чучела собак Пин Си и нелепый миф о промышленной морозильной камере, в которой он убивал собак. В лицо мне ударил порыв ветра. Я закрыла горло воротником шубы и представила, как белый песец свернулся клубочком в углу морозильной камеры Пин Си, как там крутился туманный морозный воздух, огибая коровьи ребра и голяшки, ход моих мыслей замедлился, и скоро они свелись к отдельным слогам, отделившимся от их первоначальных значений, и я услышала, как они растягиваются в долгие ноты, словно корабельный ревун или сирена ПВО при авианалете или наступлении комендантского часа. «Это была проверка». У меня стучали зубы, а лицо онемело. Скоро. Морозильник звучал совсем неплохо.
— Только что для вас принесли цветы, — сообщил консьерж, когда я вошла в холл. Он указал на огромный букет красных роз, лежавший на каминной полке фальшивого камина.
— Для меня?
Неужели эти розы от Тревора? Неужели он передумал насчет своей жирной и старой возлюбленной? Хорошо ли это? Может, это начало новой жизни? Возобновление романтических отношений? Надо ли мне это? Мое сердце сжалось, словно у испуганной лошади. Идиотка. Я подошла и взглянула на цветы. В зеркале над камином отразился замороженный труп, все еще красивый.
Тут я заметила, что стеклянная ваза стилизована под череп. Тревор не прислал бы мне такую. Нет.
— Кто это принес? Вы видели? — спросила я у консьержа.
— Курьер.
— Азиат? — допытывалась я.
— Старый чернокожий. Пеший посыльный.
Среди цветов торчала маленькая карточка; слова были написаны девчоночьей шариковой ручкой.
— Моей музе. Позвони мне, и у нас все начнется.
Я перевернула карточку: визитка Пин Си с его именем, телефоном, электронным адресом и самой избитой цитатой, какие я встречала: «Каждый акт творения — изначально — акт разрушения. Пабло Пикассо».
Я забрала вазу с каминной полки и вошла в лифт; запах роз напоминал вонь от дохлой кошки в канаве. На моем этаже я открыла ковш мусоропровода и затолкала туда розы, но карточку оставила. Как бы Пин Си ни презирал меня — ведь я не уважала его самого и его творения, не хотела знать его, не хотела, чтобы он знал меня, — он все-таки польстил мне и напомнил, что моя глупость и суетность здесь, на месте, и никуда не делись. Хороший урок. «Ох, Тревор!»
Дома я сунула визитную карточку Пин Си за раму зеркала в гостиной, рядом с фоткой Ривы. Проглотила четыре амбиена и засосала диметаппом.
«Ты очень сонная», — мысленно проговорила я. Порылась в шкафу, нашла свежие простыни, постелила постель и легла. Закрыла глаза и представила темноту, представила поля пшеницы, зыбкие песчаные узоры между барханами в пустыне, представила медленное покачивание ивы над прудом в Центральном парке, представила, как смотрю из окна отеля в Париже на низкое, серое небо, изогнутые зеленые медные и шиферные крыши, щупальца черной стали на балконах и мокрые тротуары внизу. Я была в «Неукротимом» — запах дизеля, люди в плащах, слетавших с их плеч, руки придерживают шляпы, колокола вдалеке, двухтональная французская сирена, яростный, безжалостный рев мотоцикла, крошечные бурые птички, порхающие повсюду. Может, из-за угла выйдет Харрисон Форд. Может, я превращусь в Эммануэль Сенье и буду втирать в нёбо кокаин, сидя в мчащемся авто, и танцевать в ночном клубе, словно гибкая, бескостная змея, завораживая всех своими движениями. «Спи, немедленно!» Я представила длинный больничный коридор, вот толстобедрая сиделка в синей операционной униформе идет ко мне с мрачным видом. «Мне так, так жаль», — скажет она сейчас. Я отвернулась. Я представила Вупи Голдберг в «Звездном пути»: она стоит в бордовом комбинезоне в огромном окне, за которым бесконечное, таинственное космическое пространство. Она смотрит на меня и говорит: «Разве это не красиво!» Ах, эта улыбка. «Ой, Вупи, это потрясающе». Я делаю шаг к стеклу. Мои ноги путаются в простыне. Я не бодрствую, но и не могу пересечь черту, с которой начинается сон. «Давай. Шагай. Пропасть прямо тут. Еще два шага». Но я слишком устала, чтобы пробить стекло. «Вупи, ты можешь мне помочь?» Никакого ответа. Я настраиваю уши на звуки в квартире, на шум машин, медленно едущих по кварталу; хлопнула дверь, по тротуару процокали высокие каблуки. Может, это Рива, подумала я. Рива. «Рива?» Эта мысль вырвала меня из полудремы.
Внезапно я почувствовала себя очень странно, как будто моя голова отделилась и парила в трех дюймах над обрубком шеи. Я поднялась с постели, подошла к окну, приподняла ламель жалюзи и выглянула на улицу. Направила взгляд на восток, на унылый горизонт за рекой, хорошо различимый сквозь черные скелеты деревьев в парке Карла Шурца. Ветки колыхались на фоне бледного неба, потом перестали, застыли и вздрогнули. Почему они так тряслись? Что с ними случилось? Словно ленту видеоплеера перематывали вперед. Мой видак. Моя голова отплыла на несколько дюймов влево.
Я приняла три нембутала и последний ативан, потом шлепнулась на софу. Странное ощущение из головы перетекло в тело. Вместо внутренностей во мне был воздух. Я не могла припомнить, когда последний раз опорожняла кишечник. Что, если единственный способ заснуть — смерть? Может, мне надо посоветоваться со священником? Ой, какая нелепость. Я ворочалась. Лучше бы я никогда не принимала проклятый инфермитерол. Мне хотелось, чтобы все шло по-старому, когда еще работал мой видак, а Рива приходила со своими мелочами, и я могла на несколько часов раствориться в ее мелком мирке, а потом сбежать в сон. Возможно, таких дней уже не будет, ведь Рива пошла на повышение, а Кен исчез с ее горизонта. Вдруг она внезапно повзрослеет и отбросит меня прочь, словно реликт из неприятного прошлого, точно так, как я собиралась сделать с ней, когда закончится мой год релакса? Неужели Рива повзрослеет? Или она и сейчас уже сознает, что я ужасная подруга? Сможет ли она легко избавиться от меня? Нет. Нет. Она пассивная. Она зашла слишком далеко. Если бы видак все еще работал, я бы посмотрела на полном звуке «Деловую женщину», грызя мелатонин и крекеры в виде зверушек, если там еще что-нибудь осталось. Почему я перестала покупать их? Забыла, что когда-то была человеческим детенышем? Хорошо ли это?
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
