– «Мистер Гуднайт», сэр, – отвечаю я, и бригадный генерал Уэйлен смеётся.
Мы с Марией обмениваемся краткими взглядами.
– «Мистер Гуднайт», – со смехом повторяет Уэйлен.
– Мы с Марией обе на нём летали, – добавляю я.
– Вы научились замедленной бочке на этом старом «Стирмане»? – спрашивает он у Марии.
– Да, сэр.
Уэйлен замолкает надолго. Мы с Марией ждём. Неподвижно.
– Вы никогда не думали о том, чтобы стать лётчиками-испытателями?
– Нет, сэр, – хором отвечаем мы.
– Позвольте мне подбросить вам такую идею. Я буду на связи с вами обеими, – говорит Уэйлен, прежде чем отпустить нас и отправиться по своим делам.
Мы с Марией, не говоря ни слова, смотрим друг на друга. Кто-то всё-таки наблюдал за нами.
– Лётчики-испытатели, – выдыхает Мария.
– Я даже... я даже... – задыхаюсь я.
– Стать лётчиком-испытателем – это не шутки, Дэнверс, – пищит Мария.
– Да это же превышает... – на меня снисходит понимание.
В нашем всепоглощающем квесте в поисках места в «Летающих соколах» мы проигнорировали этот альтернативный маршрут, не лучше или хуже, а просто другой. И который в этот конкретный момент кажется нам вполне достижимым. Я недоверчиво трясу головой.
– Это же наше новое «туда».
– Наше новое «туда», – повторяет Мария.
– Ого, – говорю я.
Такое простое слово, но оно идеально описывает охвативший меня ошеломлённый трепет.
Мы идём дальше.
– Слушай, пока мы не вошли в экстаз от всей этой затеи с лётчиками-испытателями, могу я обратить твоё внимание кое на что? Он же сказал, что Бонни возила его на задания во Вьетнаме, верно?
– Да, а что?
– За свою карьеру Уэйлен успел поучаствовать в ряде крайне секретных операций, и если она возила его на задания в это время...
– Ага, но она сказала нам, что летала на транспортниках, – говорю я.
– Ходят слухи – и под слухами я имею в виду «мне рассказал папаша», так что хочешь верь, а хочешь нет, – но он говорит, что во Вьетнаме парней вроде Уэйлена на задания возило ЦРУ, – говорит Мария.
Она останавливается и поворачивается ко мне.
– Дэнверс, а что, если Бонни была шпионом?
– Что? Это полный... – а затем я на секунду об этом задумываюсь. – Хотя, знаешь что, это имеет смысл.
– Неужели?
Мы смеемся и молча идём дальше.
– Бонни Томпсон абсолютно точно была шпионом, – сама себе говорит Мария.
– «Что бы ни случилось дальше, вы должны всегда помнить, кто вы такие. Вы – те, кто вы есть, а не те, кем вам говорят быть», – повторяю я слова, которые Бонни произнесла нам в ночь барбекю.
– Она никогда никому не позволяла указывать ей, кто она такая, – говорит Мария, пока мы последний раз в этом году возвращаемся в казарму.
– Никогда, – с благоговением повторяю я.
Мне кажется, что мы с Марией безостановочно болтаем уже несколько часов. Тишина не длится дольше пары секунд. Я не знаю, в чём дело, то ли мы нервничаем, то ли пытаемся отрицать, то ли наоборот пребываем в восторге от всей этой идеи с лётчиками-испытателя- ми, или восхищены Бонни Томпсон, или полны любви, гордости и дружбы. Или всё сразу. Но пока я ворочаюсь с боку на бок всю ночь, сомнения и беспокойства снова начинают собираться в голове. Я поворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Поток раннего синего утреннего света озаряет нашу теперь уже ничем не украшенную комнату, освещает наши отсортированные и распакованные по сумкам пожитки. Я глубоко выдыхаю и вспоминаю всё, что узнала за этот год. Страхи и сомнения продолжают витать в моей голове, но на этот раз я их не боюсь.
Потому что бояться – это нормально. Потому что это нормально – чего-то не знать. Это нормально позволять себе учиться.
Потому что именно так и мы и изменим этот мир. Я поворачиваюсь на бок, обнимаю подушку и наконец-то засыпаю.
* * *
Рано утром мы с Марией уезжаем из академии на моей машине. Окна опущены, громко играет радио, а мы официально закончили первый год обучения в академии ВВС США.
Мир ждёт. Но сперва наше приключение.
По пути нам не встречается никаких преград, и мы с Марией добираемся до пункта назначения вперёд графика. Мы выбираемся из «мустанга», я подхожу к багажнику, открываю его и вытаскиваю всё, что может понадобиться. Затем возвращаюсь обратно.
– Осторожнее. Он старый и ненадёжный, – говорю я, протягивая Марии старый термос, заполненный самым кофеиносодержащим чаем, какой мне только удалось найти. Сейчас тепло, так что в пледе нет никакой необходимости, но я всё равно протягиваю его ей. Это традиция.
– Знаешь, они по-прежнему продолжают производить термосы для продажи, – говорит Мария, забираясь на капот моего старенького «мустанга».
– Да, но где в этом веселье?
Как только Мария угнездилась, я протягиваю ей два тоста с джемом. Она кладёт термос на капот, а сэндвичи с джемом – на колено. Я сажусь рядом.
Мы только собираемся вгрызться в сэндвичи, когда до нас доносятся звуки первого...
– А теперь закрой глаза, – говорю я.
– Принято, – отвечает Мария.
– Звучит в точности как «фольксваген- жук», – говорю я, запрокинув голову к небу.
– Это «Сессна», в этом я не сомневаюсь, – говорит Мария.
– Это точно не сто восемьдесят вторая. Они звучат... даже не знаю... печальнее, – говорю я. – Хотя, это может быть «Бичкрафт»...
– Ни за что. «Бичкрафты» звучат приятнее, они не делают этого «рата-та-та», – говорит Мария, а затем я чувствую, что её тело начинает трястись.
– Что ты делаешь?
– Быстро открывай глаза, – велит Мария.
Я послушно открываю глаза и вижу, как она щёлкает и крутит пальцами прямо перед собой, словно крошечный палец-человечек от кого-то убегает.
– Рат-а-тат-татата, – говорит Мария, словно это всё объясняет.
– Так, значит, выглядит «рат-а-тат-татата» в твоей голове? – со смехом спрашиваю я.
– Ну ладно, может, это больше похоже на это? – спрашивает она, размахивая руками перед собой.
– Это джазовые руки26. Ты просто показываешь мне джазовые руки, – говорю я.
– Хорошо. Будь по-твоему. Кстати, это – сто семьдесят вторая27. К слову, я поняла это ещё до суеты с «рат-а-тат», – говорит Мария, открывая термос с чаем.
– Ты права.... Это... – Мы обе открываем глаза точь-в-точь, когда самолёт проплывает у нас над головами. – Это он и есть.
– Звучит как один из «Мескалеро», – говорю я с набитым сэндвичем ртом.
