Кестрель выхватила кинжал из ножен и приставила его к горлу кучера.
— Будь проклят ваш бог, — бросила она. — Отвяжи мне лошадь.
— Нет! — крикнул Арин кучеру. Тот испуганно сглотнул. — Она тебя не убьет.
— Я валорианка. Убью.
— Кестрель, теперь… многое изменится. Но позволь мне все объяснить.
— Не позволю.
— Тогда подумай вот о чем. — Челюсти Арина напряглись, резко очерченные тенями. — Что ты станешь делать, когда убьешь кучера? Набросишься на меня? И к чему это приведет?
— Я могу убить себя.
Арин отшатнулся на шаг.
— Ты этого не сделаешь. — Однако в его глазах она увидела страх.
— Я уйду с честью. По достижении совершеннолетия нас всех учат, как это делается. Отец показал мне, куда колоть.
— Нет, ты не можешь покончить с собой. Ты ведь не откажешься доиграть партию до конца.
— Гэррани попали в рабство, потому что не умели убивать и побоялись умереть. Я говорила, что не хочу убивать. Я не говорила, что не умею. И я никогда не говорила, что боюсь смерти.
Арин посмотрел на кучера.
— Отвяжи обеих лошадей.
Кестрель твердо сжимала в руке нож, пока гэррани снимал с лошадей упряжь.
Когда она вскочила на спину коня, Арин попытался схватить ее. Кестрель ждала этого и воспользовалась тем, что сидит верхом, и тем, что у ее башмачков есть деревянный каблук. Она ударила Арина ногой в лоб, и он пошатнулся. Тогда она вцепилась в гриву коня свободной рукой и погнала его галопом.
Луна светила достаточно ярко, и Кестрель хорошо видела глубокие выбоины на дороге. Она сосредоточилась на том, чтобы не попасть в них, стараясь не думать о боли предательства. Эта боль жгла кожу, клеймом горела на губах. Башмаки потерялись по дороге, косы растрепались и хлестали ее по спине.
Вскоре она услышала стук копыт за спиной.
Ворота поместья были распахнуты, вдоль дороги лежали мертвые стражники. Среди них Кестрель увидела Ракса. Из его живота торчал короткий меч.
Ее конь несся к дому, когда арбалетный болт просвистел по воздуху и вонзился в бок животного. Конь заржал и сбросил Кестрель на землю. Какое-то время она лежала не шевелясь. Потом пальцы правой руки почувствовали пустоту, и она принялась шарить вокруг в поисках кинжала.
В то мгновение, когда ее рука сомкнулась вокруг рукояти, Кестрель увидела перед собой чужой сапог. Каблук воткнулся в грязь, а подошва нависла над ее пальцами.
— А вот и молодая госпожа, — произнес распорядитель аукциона. Кестрель уставилась на него снизу вверх и увидела арбалет, который он так непринужденно держал в руках. Аукционист окинул ее оценивающим взглядом, от босых ног и изорванного подола до окровавленной макушки. — Та самая, что играет на фортепиано. — Его нога слегка придавила ее руку. — Выпусти нож, или я переломаю тебе пальцы.
Кестрель послушалась.
Распорядитель ухватил ее за загривок и заставил подняться. От страха она часто, прерывисто дышала. Он улыбнулся. Кестрель вспомнила, как он стоял на арене и пытался продать Арина. «Этот раб обучен кузнечному делу, — сказал аукционист. — Пригодится любому военному, особенно офицеру, у которого есть личная охрана и много оружия».
Во всем городе личная стража была только у генерала Траяна.
Кестрель вспомнила, как распорядитель встретился с ней взглядом в тот день. В какой восторг он пришел, когда она сделала ставку, и как переменился в лице, когда к ней присоединились другие. Теперь она поняла, что он вовсе не обрадовался растущей цене. Он испугался, как будто изначально собирался продать Арина именно ей.
Земля затряслась от стука копыт. Аукционист еще шире заулыбался, когда Арин остановил коня рядом с ними. Распорядитель подал знак рукой. Из тени деревьев появились вооруженные гэррани. Они навели оружие на Кестрель.
Арин спешился. Аукционист подошел к нему и положил руку ему на щеку. Арин ответил тем же. Они замерли, являя собой картину, которую Кестрель встречала лишь на старых гэрранских рисунках. Так приветствовали только самых близких друзей и родных.
Арин взглянул на нее.
— Ты и есть бог лжи, — прошипела она.
27
Кестрель повели к дому. Камни и ветки впивались в ее босые ноги. Она молча терпела. Когда аукционист толкнул ее на крыльцо, на мраморной плитке остались кровавые следы.
Но от боли ее отвлекла ужасная картина. Тело Хармана, управляющего, лежало в фонтане лицом вниз. Вода покачивала его светлые волосы, точно водоросли.
Рабы генерала столпились в коридоре за фонтаном, засыпая вопросами вооруженных гэррани. Те снова и снова повторяли одни и те же ответы: «Мы захватили город», «Губернатор мертв» и «Вы свободны».
— Где экономка? — спросил аукционист.
Рабы засуетились. Вместо того чтобы вытолкнуть пожилую валорианку вперед, они просто расступились. Аукционист схватил ее за плечи, придавил рукой к стене и достал нож.
Женщина начала всхлипывать.
— Стойте! — закричала Кестрель. Она повернулась к рабам. — Нельзя так. Она хорошо с вами обращалась.
Рабы не пошевелились.
— Хорошо обращалась? — усмехнулся распорядитель. — Когда это? Когда заставляла вас чистить уборную? Когда била вас за разбитую тарелку?
— Неправда, она никому не причиняла вреда! — Голос Кестрель задрожал от страха, справляться с которым больше не было сил, и она совершила роковую ошибку, добавив: — Я бы не позволила.
— Ты здесь больше не командуешь, — бросил аукционист и перерезал экономке горло.
Та сползла по расписанной цветами стене, захлебываясь собственной кровью, прижимая руки к шее, как будто надеялась закрыть рану. Аукционист не сдвинулся с места, хотя на него брызгала кровь, пока женщина не упала на пол.
— Но она ведь ничего не сделала, — не сдержавшись, воскликнула Кестрель, хотя понимала, что ей лучше всего молчать. — Она делала только то, за что я ей платила.
— Кестрель, — резко одернул ее Арин.
Аукционист повернулся к ней. Он снова занес нож. Кестрель успела вспомнить стук молота по наковальне и подумать о том, сколько оружия выковал Арин. Он ведь легко мог наделать еще клинков без ведома управляющего.
Распорядитель шагнул к ней.
— Нет, — произнес Арин. — Она моя.
Аукционист замер.
— Что?
Арин подошел к ним, прошагав через лужу крови. Он остановился рядом со своим предводителем, спокойный и безразличный.
— Она моя. Мой приз. Плата за мою помощь. Трофей. — Он пожал плечами. — Как хочешь, так и назови. Хоть моей рабыней.
Кестрель охватил стыд, ядовитый, как вино, которое подали на балу ее друзьям. Аукционист, помедлив, ответил:
