Моральный климат, сложившийся к тому времени в русской бригаде, вызывал беспокойство у немцев. В СД засомневались в способности Гиля эффективно командовать соединением. В Берлин пошли сообщения о политической неблагонадежности солдат и офицеров, а в одном из рапортов прямо констатировалось: «Родионов не внушает доверия своим поведением» и предрекалось, что «в ближайшее время "Дружину" постигнет катастрофа»[312].
Изменение в настроении Гиля заметил и шеф VI управления РСХА Вальтер Шелленберг. Он вспоминал: «После нескольких бесед с ним у меня начало складываться впечатление, что… его позиция претерпела изменения. Он считал, что обращение немцев с русским гражданским населением и военнопленными — а против такого обращения я и сам восставал, хотя и тщетно [В. Шелленберг активно участвовал в создании оперативных групп полиции безопасности и СД, которые занимались уничтожением евреев и коммунистов. Как известно, к выполнению этих "задач" активно привлекались и подчиненные Гиль-Родионова. — Прим. авт.], — должно привести к катастрофическим последствиям. С другой стороны, я вынужден был отстаивать точку зрения Гиммлера. Я просил Гиля не забывать, что обе стороны прибегали ко все более жестоким и беспощадным методам ведения войны. Если посмотреть на партизанскую войну непредвзято, то вряд ли можно утверждать, что русские не повинны в таких же зверствах, что и немцы; возможно, они даже превзойти немцев в жестокости. Родионов напомнил мне, в свою очередь, об утверждениях нашей пропаганды, что русские люди "недочеловеки". Я ответил, что он не зря употребил слово "пропаганда" — ведь на войне так трудно провести четкую грань между моральным и аморальным. Я был убежден, что белорусы, украинцы, грузины, азербайджанцы, туркмены и представители других национальных меньшинств воспримут эти лозунги должным образом, именно как пропаганду военного времени.
Когда мы начали терпеть неудачи в России, наша секретная служба в своей работе тоже, естественно, начала сталкиваться с трудностями. Возникли определенные трудности и с руководством "Дружиной". Несмотря на мои неоднократные предупреждения, случилось то, чего я боялся…»[313]
Наиболее сложным представляется вопрос, — когда конкретно Гиль решил перейти к партизанам. По нашему мнению, это произошло спустя несколько недель после завершения операции «Коттбус» (май — июнь 1943 г.). В этот период завершилось формирование бригады, внутри соединения была проведена, как отмечает Свен Стеенберг (Штеенберг), интенсивная кампания «пропаганды патриотизма». В июне Гиль встретился с фон Готтбергом, который отослал в РСХА хвалебный отзыв о действиях «родионовцев». До определенного момента «Дружина» оставалась вполне лояльным оккупантам соединением (в другом случае ее бы перебросили в другой район Белоруссии). Поэтому командование СС и полиции доверило Гилю продолжать борьбу с партизанами в том же самом районе[314].
Однако желание остаться в живых для Гиля всегда было важнее, чем какая-либо идеология. Он не мог не замечать, что дела у немцев идут все хуже и хуже, а над ним самим уже сгущаются грозовые тучи, как над человеком, вызывающим подозрения у руководства СД. Понятно, свое желание выжить Гиль умело маскировал, используя для этого демагогию, апелляцию к постулатам морали, напускную рефлексию, вызванную якобы глубочайшим переживанием за судьбу русского народа. Хотя, по всей видимости, речь шла о совсем других вещах. Привыкнув к власти, он не хотел просто так с ней расставаться. Сохранить эту власть, пусть и в другом качестве, а также собственную жизнь, можно было, вернувшись на советскую сторону.
Идя на вторичную измену, Гиль понимал, что с ним очень быстро могут разобраться органы НКВД — НКГБ. Но за время службы у немцев Родионов, во-первых, получил доступ к секретной информации, которую можно было предоставить чекистам. Во-вторых, чтобы сохранить себе жизнь, можно было принести в жертву ряд фигур из своего окружения, которыми давно интересовались на Лубянке; на этих людей, в случае чего, можно было переложить и ответственность за собственные преступления. И, в-третьих, завоевать доверие у партизан можно было путем проведения операции, которая повлечет за собой большие потери у немцев.
В отношении личного состава Гиль решил «приспустить вожжи» и отчасти устранился от командования. Твердая политическая работа в бригаде отсутствовала, налицо были предпосылки возможного развала. Самутин вспоминал: «Немцы не вмешивались, а Гилю было наплевать на все. Он завел себе молодую "бабу" и все больше и больше пил. Вокруг него создавался все более и теснее узкий круг прихлебателей и собутыльников. Я не был вхож в этот круг, но Точилов какое-то время принадлежал к нему и приносил мне все более и более пугавшие меня рассказы о полной безыдейности, царящей в этом кругу, о бесперспективности всего дела, о воцарившемся настроении, которое точнее всего описывается, как "пир во время чумы»[315]. То же самое отмечает и С. Стеенберг: «Поведение лиц, окружавших Гиля, однако, оставляло желать лучшего. Они проводили время за выпивкой, картами — появились и женщины. Гиль все меньше заботился о своих обязанностях командира. Недовольство им у офицеров части все увеличивалось»[316].
Вероятно, во время застолий в узком кругу, которые организовывал Гиль, активно шли разговоры о переходе на советскую сторону. Точку зрения командира «Дружины», очевидно, разделяли полковник Орлов, майоры Шепелев и Шепетовский, капитан Тимофеев. Негативно к Родионову были настроены Блажевич, Богданов, майоры Фефелов и Юхнов, а также, разумеется, все эмигранты.
Обращает на себя внимание то, что в числе недругов комбрига была группа офицеров из «Службы предупреждения». Внимательно отслеживавший работу этого органа А.Э. Блажевич установил наблюдение за Родионовым. Вероятно, именно с подачи Блажевича среди офицеров бригады, лояльно настроенных к немцам, был поднят вопрос о несоответствии Родионова занимаемой должности.
Блажевич сам был не прочь занять должность командира бригады (с неплохой перспективой стать впоследствии командиром эсэсовской дивизии). По словам Родионова (высказанным уже после перехода к партизанам), в бригаду должно было поступить новейшее вооружение, в том числе танки и артиллерийские орудия. Но вместо этого в район дислокации соединения в конце июля 1943 г. стали прибывать части СС и полиции. У Родионова возникли подозрения, что немцы намеревались предпринять в отношении «Дружины» какие-то меры. Насколько были обоснованы эти опасения, сказать однозначно нельзя, однако его желание перейти к партизанам усилилось. Подозрение Гиля вызывала и загадочная командировка Блажевича в Берлин[317]. К этому времени отношения Родионова с Блажевичем безнадежно испортились. Командир «Дружины» прекрасно знал, что его заместитель — человек хитрый и амбициозный и может его предать. Вообще, фактически вся «Служба предупреждения» была против Гиля (за исключением майора Алелекова).
