Андреа посадила меня под домашний арест и решила одна проводить Джима и Инге в аэропорт. По возвращении она рассказала, что по пути видела колонны войск и расставленные на всех перекрестках танки. Обычно склонный к шуткам Джим напряженно молчал. Только после того, как американцы прошли паспортный контроль в аэропорту и оказались в транзитном зале, Джим помахал ей, и по нему стало видно, что его напряжение спало.
За дни, проведенные вместе в Москве, симпатия переросла в чувство дружбы. Друзья знали, что наше пребывание в Москве подходило к концу и нас ожидало неопределенное будущее в объединенной Германии.
Джим доказал свою дружбу, когда меня в сентябре 1991 года арестовали по приезде в Германию и поместили в тюрьму в Карлсруэ. В телефонном разговоре из США с Андреа он без промедления обещал помощь и поддержку. Он был готов внести залог, чтобы я вышел на свободу. При каждой мысли о Джиме Андреа вспоминает сегодня об этом разговоре, и она будет благодарна ему всегда.
Со строгими ограничениями и под большой залог, для внесения которого я так и не прибегнул к помощи Джима, меня освободили. Ограничения существенно сузили мою свободу передвижения на несколько лет. Когда мне после нескольких ходатайств разрешили постоянное пребывание на моем лесном участке, нас посетил там Саша. Радость была огромной.
Я как-то чувствовал в то тяжелое время, что сердца американца и русского бились в равной мере на моей стороне. Время, называемое поворотом, глубоко всколыхнуло нашу жизнь. Во всяком случае, я благодарен бурным обстоятельствам тех месяцев, потому что мне пришлось играть нежеланную роль коренника в нашей необычной тройке. Хотя мы более не встречались втроем, мы продолжали ощущать себя тройкой в единой упряжке.
В то время мы узнали много такого о жизни и внутренней жизни каждого из нас, что в нормальных условиях осталось бы неузнанным. Так, Саша казался нам до сих пор энергичным человеком-практиком. На одной из встреч мы узнали о необычной страсти русского. Он представил нам свою знакомую как медицинского научного работника, которая на основании собственного опыта заинтересовалась нетрадиционными методами лечения. Эта женщина обследовала нас всех подряд, причем посетительница сказала обо мне, что я вряд ли гожусь в медиумы, поскольку сам, якобы, обладаю способностями суггестивного лечения внушением. Она рассказала о своей работе в качестве научного секретаря комиссии Академии наук, которая специально занимается изучением сверхъестественных явлений. В комиссию входят, кроме ученых, также представители армии, космического агентства и КГБ. Многое звучало, как нечто оккультное, но мы уже часто слышали о некоторых вещах «между небом и землей», которые скрыты от нашего рационального понимания. От скоропалительных оценок в этом отношении я отучил себя за годы своей долгой жизни.
Саша через эту женщину обнаружил у себя способности естественного лекаря и взял на вооружение некоторые из ее приемов. Хотя она и предупреждала, что он не обучен и не имеет права переоценивать свои возможности, Саша пробовал, не внимая ее предупреждениям, использовать свой дар на друзьях и знакомых. При этом совсем не безуспешно. Вскоре после Сашиного посещения нас в лесу Андреа повезла Клаудию, страдавшую мигренями, к Саше, и он добился удивительного результата: мигрени с тех пор исчезли. Андреа описала его процедуру как передачу энергии. После интенсивного сеанса лечения Саша совершенно обессилел, а Клаудия впала в долгий глубокий сон.
Когда Инге и Джим снова приехали в Берлин и хотели приобрести участок земли совсем близко от нас, Саша и Галя с маленькой дочкой были уже опять в Москве. Это навело Джима на мысль пригласить Андреа в поездку в Москву втроем. Мне же из-за ограничений Федерального суда и сроков судебных заседаний было запрещено покидать свое место жительства. Так поездка состоялась без меня, и американцы познакомились с помощью Саши с новыми гранями московской жизни.
Джиму благодаря бесчисленным знакомым русского друга удалось установить новые деловые связи, которые он в последующем сумел развить. Подслушивающие устройства и прочие технические средства, первоначально предназначенные для оснащения КГБ, теперь более или менее легально были допущены на рынок и стали объектами деловой активности Джима.
В одну из следующих поездок Саша показал его в частном порядке вместе с сопровождавшим его немцем известному хирургу, руководителю большой клиники. К удивлению гостей, выяснилось, что не только профессор глубоко верующий человек, но и Саша убежденно принял веру русской православной церкви. Для него стало потребностью несколько раз в неделю посещать церковь и соблюдать ее правила. Как и профессор, Саша пил воду только из освященного источника. По его словам, церковь дает ему силы для продолжения жизни, и его друзья, как он считает, еще придут к этому убеждению. Джим, сам далекий от церкви, не принял всерьез это признание, тем не менее, отнесся к нему с уважением и внес пожертвование на храм во время совместного его посещения.
Саша окружил Андреа в это время вниманием и заботами о моей судьбе. Вместе они попытались оживить старые связи, чтобы сделать достоянием общественности абсурдность судебного преследования меня. Андреа также была поражена близостью Саши к священнику русской православной церкви. Во время посещения церкви ей сказали, что отец Геннадий, проповедующий в храме, молился за меня во время моего процесса. Слуга Господа благословил ее и говорил о своем глубоком убеждении, что дело завершится для меня благополучно.
Через годы после этого я посетил небольшую церквушку вместе с Андреа, в которой Саша познакомил ее с отцом Геннадием. Божественная служба проходила в здании колокольни, окрашенном в светло-голубой и белый цвета, сам неф храма еще дожидался реставрации.
Большой приток в церковь объясняется крушением «реального социализма» в России. Странным при этом представляется то, что именно большая часть «элиты» прошлой системы посещает церковь. Андреа и меня сердечно приветствовали в церкви офицеры и друзья Саши.
Знаки внимания и искренней заинтересованности приходили и от Джима и Инге, американских друзей. Ко дню начала процесса в 1993 году Инге прислала милую открытку с изображением кошки, и, желая поддержать подругу, написала: «Я могу только надеяться, что эти ужасные недели быстро пройдут и к Мише отнесутся справедливо. Я уже как-то верю в справедливое решение по его делу, поскольку весь мир следит за ним. Меня больше беспокоит ваше здоровье, эта разорванная семейная жизнь и новые сердечные страдания. Однако я знаю, что ты сильная и у тебя невозможно отнять веру в лучшее. Направь свой гнев против тех, кто нападает на тебя и кто неправедно причиняет тебе зло. Представь себе прокурора в подштанниках! Не огорчайся! Не отчаивайся ни от жизни, ни от человечества. Думай обо всех хороших людях, с которыми ты познакомилась в жизни, о цветах, о деревьях, море, солнце, луне и о нас».
Среди московских коллег и офицеров связи советской службы, работавших в Берлине, у меня были близкие и старые друзья, но в трудные дни испытаний дружбу Саши я ощущал постоянно. Он часто звонил мне и узнавал о ходе процесса. Однажды он договорился со мной о точном времени сеанса, во время которого я должен был сориентировать себя в сторону Востока и расслабиться. Поскольку вечером мне нужен был отдых, я, как и другие неверующие, следую принципу: почему не попробовать, если это не повредит! В условленный час я сел в затемненной комнате в кресло и расслабился. Я повернул ладони на Восток и думал о Саше, который, вероятно, в это время сконцентрировался на том, чтобы передать мне силы и энергию.
