Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Продолжительность действия привилегии была короче, чем в других странах. Привилегию могли отозвать, если изобретение «не срабатывало», то есть если продукт не выводился на рынок{186}. Поскольку заручиться поддержкой инвесторов было в России делом очень сложным, срок действия многих привилегий на изобретение истекал, как правило, еще до того, как на свет появлялся новый продукт. Павел Яблочков получил привилегии на свою электрическую свечу в 1878 году; в 1879-м – на новые гальванические батареи, в 1880 году – на систему коммутации электричества. Однако найти финансовую поддержку в России он не смог, и выдающаяся инновационная деятельность Яблочкова не принесла в России никаких коммерческих результатов.
В начале XIX века возникла жесткая необходимость совершенствования механизма привилегий на изобретение. Эта инициатива пришла из текстильной промышленности, точнее, из ее прядильно-ткацкого сегмента, очень важного для российской экономики того времени. В конце XIX века Русское техническое общество, основанное в 1866 году и в котором преобладали промышленники и инженеры, начало лоббировать тему более адекватной защиты инноваций, подобной той, которая существовала в западноевропейских странах. Но царское правительство осталось при своем мнении. В результате между госчиновниками и изобретателями сложилось взаимное недоверие. Как писал один критик, «русский изобретатель сталкивался с практически непреодолимой стеной невежества и безразличия, и финансовые трудности только усугубляли ситуацию»{187}.
У русских изобретателей не было недостатка в блестящих идеях и оригинальных теориях, однако, чтобы претворить эти идеи в практические, действующие модели, им зачастую приходилось уезжать за границу. При этом если они уезжали, а затем пытались получить привилегию на изобретение в России, они сталкивались с дискриминацией. Международные конвенты по патентному праву проводились в 1873 году в Вене и в 1883-м в Париже. И хотя Россия отправляла на них своих представителей, страна отказалась присоединиться к международным конвенциям в данной области, не желая быть связанной никакими международными обязательствами.
Секретарь ученого комитета Министерства финансов А. Н. Гурьев в 1880-е годы открыто выступал за нелегальное копирование лучших западных технологий, причем под государственной протекцией. Подобная практика напрямую противоречила бы международным конвенциям по патентному праву. Но все равно среди заявок на получение привилегий на изобретения в России преобладали поданные иностранцами, а ввезенное из-за границы оборудование и приглашенные иностранные инженеры продолжали играть очень большую роль в российской промышленности. Это продолжалось вплоть до заката царского режима.
В советской России частная собственность была запрещена, и, как следствие, ей была чужда концепция «интеллектуальной собственности», принадлежащей некоему конкретному человеку. В. И. Ленин яростно критиковал западные патентные системы, обвиняя их в том, что они помогают капиталистам эксплуатировать рабочий класс, тормозят технологический прогресс за счет использования «превентивных» патентов (патентов, которые получают не для защиты нового продукта, а для защиты уже существующего, блокируя производство продукта-конкурента){188}.
30 июня 1919 года новое советское правительство издало Декрет об изобретениях, согласно которому все инновации объявлялись собственностью советского государства. Через несколько лет, в условиях нэпа, на свет появился новый закон, с более мягкой формулировкой. Однако еще через некоторое время вновь был введен запрет на интеллектуальную собственность для советских граждан, правда, иностранцам все еще предоставляли некоторые «патентные» права. В последующие годы (1930, 1931, 1941, 1951, 1959, 1961, 1966, 1968 и 1973) советское Положение об изобретениях и открытиях претерпевало изменения, однако его базовые принципы оставались неизменными: изобретения являются собственностью государства; советские граждане не могут иметь право на продажу инноваций или лицензий на них{189}.
Советское правительство настаивало на том, что этот закон более справедливый, чем принятые на Западе, так как «авторские сертификаты» выдавались отдельным изобретателям, а не компаниям, и эти люди получали скромную финансовую премию, если их изобретение признавалось особенно ценным для национальной экономики. При этом советским изобретателям не полагался период монопольного использования своего изобретения, они не могли создать собственный бизнес. Более того, именно государство принимало решение о том, было ли изобретение полезным и заслуживало ли оно премии. Как показывает практика, государство – о какой бы стране ни шла речь – не слишком хороший судья в подобных вопросах.
Поскольку целью советского закона об изобретениях было продвижение государственных интересов, сфера его применения была гораздо шире, чем в большинстве западных стран. Авторские сертификаты могли выдаваться не только за собственно изобретения, но и за «технические усовершенствования», «рационализаторские предложения», «научные открытия». Советский закон об изобретениях создал систему, которую в большинстве других стран назвали бы «ящиком предложений»: любая задумка, которая приходила рабочему в голову по поводу усовершенствования своего станка, любая научная идея могли претендовать на признание и авторский сертификат. Конечно, решение о ценности поступавших предложений принималось руководством государственного предприятия, и предложения, нарушающие привычный ход вещей, обычно игнорировались: самые передовые технологии всегда идут вразрез с традиционными процессами. Это, замечу, одна из причин, почему на Западе они зачастую не получают продвижения внутри крупных компаний, а развиваются как стартап.
Самой интересной чертой советской системы авторских сертификатов было то, что она распространялась и на научные открытия, то есть на открытия в фундаментальных науках, которые, по крайней мере на начальном этапе, могли вообще не иметь практического применения. Джеймс Свонсон, подробно изучавший этот аспект советского положения об изобретениях, называет его «одним из тех исключительно советских институтов, которые имели смысл только в условиях централизованной социалистической экономики». Он полагает, что делалось это из-за «сверхпатриотичной потребности завоевать национальное первенство в науке»{190}.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
