– Напишем жалованную грамоту, – отозвался Доброгаст, – доставай, мытник, писало и бересту. Говорите, люди.
Еще ближе придвинулись старейшины братчин – все люди солидные, крепкие: видали всякие виды, хитрые в делах. Домотканые рубахи, окладистые бороды, зеленые веточки за ушами. Засопели. Стало хорошо, уютно. Все понимали, что происходит нечто, доселе невиданное. Мастеровой люд тягается с княжеским двором, предлагает ему свои условия. Старшина кожемяк положил на стол красный, будто бы медный, кулак, оружейник устремил ястребиный глаз на мытника, разворачивающего чистую бересту. Затихли.
– Скостить братчинам долг в триста двадцать гривен, – твердо сказал камнетес, и кожемяка пристукнул кулаком по столу, будто припечатал.
Ярополк втянул голову в плечи, словно на него валилась эта пудовая глыба серебра. Мытник от растерянности пустил слюну на бересту, подумал: «Ах, лешие, столковались, подсчитали, собрали долги в общую кучу…»
– Пиши, пиши, – утвердительно закивал головой Доброгаст, в душе его поднималось ликование, но виду не подавал.
– Не платить за мосты через Лыбедь, Киянку, Глубочицу, а лишь за Шуткинский мост, – продолжал камнетес, – поставлять изделия на княжеский двор с накидкой до одной куны, на подрядах свободным умельцам получать одну ногату в день, а хлеб и пшено даром; покупать нужное у князя по доброй воле, а не по принуждению… свободно торговать во всех городах и селах.
Камнетес кончил.
– Кажись все? Или забыл что, братья, а?
– Забыл, забыл, – спохватился старейшина бронников в шерстяном с медными кольчужками кафтане, – броню чтоб самим везти в Прагу, и к немым в Любек и Бремен; на Западе не умеют делать кольчатых доспехов, они там в цене, князь втридорога их сбывает. А ведь какой труд? Колечко за колечко цепляем, день за днем идет. В одном панцире шестьдесят тысяч колечек. Все согнуть надо, закрепить… колечко за колечко.
– Пиши, пиши! – подбодрил Доброгаст мытника.
– За все милости братчины обязуются подняться пропив крамольника, змеи подколодной, злого добытчика, мимохода Златолиста, и представить двору: сотню мечей, сотню простых щитов, двести крепких рогатин, сотню топоров, двести копий, луков и стрел много. Урон кузнецов, лучников, щитников, оружейников все братчины покрывают поровну, – доложил кривой.
В прилуке одобрительно загудели, княжичу налили вина, он хлебнул и важно кивнул головой.
– Пусть Ольга подпишет… княгиня, – выкрикнул Гусиная лапка.
Только мытник был недоволен. Водил костяным писалом по бересте и говорил про себя: «Погодите, разбойники, вернется князь, он вам даст свободно торговать! Надорвете животы на греческих галерах!»
– Значит, по рукам, люди? – спросил Доброгаст и подмигнул лукаво. – Если мы друг за друга, как колечко за колечко, какая кольчуга выйдет, – на всю Киянь!
– Пусть Ольга подпишет, – снова выкрикнул Гусиная лапка.
– Зачем – Ольга? – возмутился Ярополк. – Я подпишу!
Его вдруг осенило, он вскочил с места, вытащил из украшенных кораллами ножен кинжал, воткнул его в стол:
– Клянитесь, что не измените мне!
– Не дело это, княжич, не воины мы, чтобы клясться.
– Не перечь! – оборвал Ярополк, – говорите за мной: «Если изменим князю своему Ярополку…»
– Да ты ж только княжич! – снова повторил тот же голос.
– Не перечь! – взбесился Ярополк. – Дурачье! А вдруг Святослав совсем не вернется… кто будет вами править?.. А? Кто?
Все молчали.
– Я буду править! Говорите за мной: «Если изменим князю Ярополку, пусть станем желты, как золото!»
– Станем желты, как золото, – нестройно подхватили умельцы.
«О-о-о», – загудели стены прилуки.
Наступила торжественная тишина. Ярополк склонился над берестой. Пролетела муха, тронула струну забытых гуслей-звонкогудов, и она нежно отозвалась.
Хмельной изгой, бормоча что-то под нос, боком протиснулся к выходу, хотел шмыгнуть в дверь, но прилучник схватил его за шиворот:
– Куда, пёсья морда!
– Ой, пусти ты меня, не то возоплю!
– Куда?
– Надо мне… в кусты… охорошиться. Прилучник недоверчиво оглядел его, подтолкнул к двери.
Подошел Гусиная лапка.
– Кто выходил отсюда?
– Никто не выходил.
– Врешь! Изгой, как мыло по полке, скользнул.
– Ишь-ты, доглядел! Не бойся – у меня порядок. Ты скажи лучше, кто мне высыплет серебро на стол? Я честно веду свое дело и люблю, когда за него честно платят, – тряс вторым подбородком прилучник.
– Получишь сполна! Но ежели что… смотри, – ответил Гусиная лапка.
Сели совещаться.
– Так когда в дело?.. Завтра?
– Конечно, завтра, а то печенежки придут – Златолиста не свалишь.
Кто-то тронул Идара за руку. Обернулся.
– Дай-ка краюху, – попросил мальчик.
Идар потянулся за хлебом, потом остановился.
– Погодь! Где я тебя видел? Ах, чтоб тебя… на Белобережье… ведь это ты… еще за нами хотел увязаться… как зовут-то?
– Будимир, – смущенно улыбнулся мальчик, – я тебя сразу признал…
– Доброгаст, гляди-ка… отрок с Белобережья… помнишь?
– Каким же тебя ветром занесло сюда? – удивился Доброгаст. – Ну, давай руку.
– Это наш гусляр Будимир, – с гордостью доложил Гусиная лапка, – у него песен в голове, что семян в маке.
– Я с гостями в ладье приплыл сюда… в отчизну.
– Молодчина ты… Ну, слушайте внимательно, – понизил голос Доброгаст, – завтра с полудня добытчик приносит жертву в святилище Перуна. По окончании обряда дружина будет возвращаться в детинец мимо Кучинской горы. Тут мы и начнем. Чтоб все были готовы!.. Мои люди…
Будто всадники промчались по улице, будто конь заржал, кое-кто поднял голову, но нет, ничего не слышно.
– Проклятье! – неожиданно выругался кто-то. – Проклятье тысячу раз!.. Горим!
Грохнулся перевернутый впопыхах стол.
– Предатели! Вот он – чермный петух на двери!
Зловеще потянуло гарью, сени осветились трепещущим красным светом.
– Стойте, кияне! – крикнул Буслай, становясь на скамью, но его не послушались.
Толпа хлынула к окну и с руганью отпрянула – в нем угрожающе поблескивали наконечники копий. Стало ясно, что выхода никакого нет. Заголосили люди, заметались по прилуке, натыкаясь друг на друга, падали. Ярополк схватил Доброгаста за ворот, дышал в самое лицо:
– Друже, спаси… умоляю. Отец озолотит! Сделает тебя тысяцким.
– Полно, княжич, – досадливо отмахнулся тот.
