Как известно, даже у параноиков могут быть вполне реальные враги, и, как в период бракоразводного процесса с Анной, у Дика появились проблемы. Какими бы скромными ни были его доходы, он умудрился нарушить налоговое законодательство, и известие об этом было подобно грому среди ясного неба. Для человека, который опасался властей в любом виде и которого терзал неизлечимый комплекс вины, это была настоящая катастрофа. К тому же власти проявили интерес к его доходам весной 1968 года, вскоре после опубликования в левом журнале «Рэмпартс» петиции, которую Дик подписал вместе с сотнями других американских писателей и издателей и которая призывала граждан США отказаться от уплаты налогов: все равно все деньги тратятся на войну во Вьетнаме. Было то простым совпадением или нет, но этого оказалось достаточно для того, чтобы разбудить его прежние страхи. Приближаясь к Филипу Дику под видом сотрудников налоговой инспекции, ЦРУ, ФБР, лично Эдгара Гувера, они хотели заполучить его самого. Или даже хуже, его душу. Дилеры, у которых он покупал «спид», также работали на них, как, вероятно, и врачи. Его подвергали, без его ведома, промыванию мозгов. По-видимому, вскоре он изменится: начнет думать правильно, будет любить Большого Брата, которого на тот момент олицетворял его старый враг Ричард Никсон, от всей души ненавидеть маргиналов, будет верить не в Бога, а в политических деятелей или в звезд Голливуда, но самое страшное — он будет совершенно счастлив. Превратится в человека уравновешенного и вполне здорового, — словом, в полную противоположность тому ничтожеству, каковым он являлся на сегодняшний момент, и у него даже не останется ни единого воспоминания — ни о себе, ни о своих близких, потому что их тоже заменят. А может быть, его уже заменили, а сомнения оставили специально, для придачи большей достоверности, чтобы он продолжал верить в то, что он — это он. То, что, как Дик думал, исходило из глубины его сердца, о чем он писал свои книги, на самом деле было заранее запрограммировано пропагандой, которая пользовалась ими, чтобы контрабандой протащить свое сводящее с ума послание. Возможно, на подсознательном уровне его книги, без ведома автора и без ведома читателей, говорили только одно: вперед, парни, убивайте косоглазых, сбросьте тонны напалма, перережьте им глотки, изобличайте уклонистов, наркоманов, неблагонадежных граждан! Это объяснило бы отвращение, которое внушали Дику его последние произведения. Но могло быть и так, что преследовали, хотели его нейтрализовать, потому что Дик, сам того не зная, совершенно случайно, просто дав волю своему воображению, открыл и описал в книге какой-то жизненно важный секрет, разглашение которого поставило бы под угрозу господство власть имущих.
Дик начал рыться в своих законченных творениях, представляющих кучу дешевых книжек с кричащими обложками, разыскивая секрет, разоблаченный его прозорливым незнанием. Тщательно все изучив, он остановился на двух романах — на «Вере наших отцов» (там, если помните, говорилось о добавляемом в водопроводную воду галлюциногене, благодаря которому граждане не знают, какое чудовище ими управляет), а также на «Предпоследней истине» («The Penultimate Truth»), — книге, написанной несколькими годами ранее. В нем беженцев, работающих в недрах Земли, заставляют верить в то, что на ее поверхности идет химическая война, тогда как на самом деле кучка бессовестных правителей, владельцев телевизионных симулакров, просто хочет спокойно пользоваться этим жизненным пространством. «А ведь и правда, — рассуждал Филип Дик, — где доказательство, что эти картинки из Вьетнама, которые показывают по телевизору, на самом деле не сняты на студии, с помощью холостых патронов, муляжей и кетчупа? Где доказательство, что сам Вьетнам существует? Что вообще что-то существует за пределами этой комнаты, где я нахожусь, вне этого толстого, рано постаревшего тела, которое я с ужасом вижу в зеркале и должен называть собой?»
Доктор, мне кажется, что я схожу с ума. У вас есть лекарство против этого?
А как оно на меня подействует? Сделает меня нормальным, да? Вменяемым? Благонадежным? Таким, как надо? Поглотит мою душу? Я вас знаю, я знаю ваши методы. Представьте себе, я проделал то же самое со своей бывшей женой. Ну уж нет, я не вчера родился, вы не заставите меня проглотить эту гадость.
И все же, доктор. Мне что-то нужно принять. Я не могу оставаться вот так. Я превращусь в сумасшедшего. Умру. Умереть сумасшедшим, даже не будучи уверенным, что ты действительно умираешь, это еще хуже. Увидеть крайнюю реальность, которую, как уверяет апостол Павел, видят после смерти, не будучи уверенным в том, что это не иллюзия.
Мне страшно, доктор.
В одной из своих книг Филип Дик придумал слово gubble: оно обозначало состояние разложения, грязи и хаоса, к которому стремится каждая вещь под действием энтропии. И теперь его собственная жизнь на полной скорости неслась к этому самому gubble. «Его жизнь», впрочем, что это значит, если он уже вообще ни в чем не уверен, — ни в том, что она действительно его, ни в том, что он жив?
А это еще означает печатную машинку, нажатые клавиши, ЙЦУКЕНГШЩЗХЪ. Нужно начать писать очередную книгу, тридцать вторую или тридцать пятую, этого Дик уже не знал, но знал, что нужно это сделать, чтобы заработать денег, а иначе — что? Его собственный стиль, настолько сухой, что Дик боялся, как бы слова на бумаге не рассыпались и не превратились в пыль, внушал ему отвращение. Бедный синтаксис, изобилующий повторами, построенный исключительно на логике, — синтаксис андроида. Все более и более абстрактный словарь, лишенный тепла и сюрпризов, ничего чувственного, ничего, что напоминало бы о телесной сущности мира. Жизни нет, только фразы, ничего, кроме фраз; даже не фразы, а слова, и даже не слова, буквы, которые механически высыпаются на страницу и соединяются скорее рефлекторно, нежели при помощи замысла, они сбиваются в колонны, эти термиты из окуриваемого гнезда, которые, даже в агонии, воспроизводят движения, заложенные в них на генетическом уровне.
Приведенные в движение этой внутренней рутиной и несколькими таблетками «спида», термиты собираются не для того, чтобы породить персонажей, а чтобы дать имена зомби. Подобрать имена, затем придать им неровные движения, чтобы оживить, — все это уже было, это такой способ тронуться с места. Дик даже развил теорию, согласно которой герой весьма выиграет, если будет иметь многосложное имя, а вечно депрессивный бедолага, напротив, всегда довольствуется двумя слогами: по одному на фамилию и на имя. Например, Фил Дик. На этот раз персонажей его нового романа звали Глен Рансайтер и Джо Чип. Первый был патроном, а второй — его нищим подчиненным, которому вечно не хватало денег: он не пил по утрам кофе, в холодильнике у него всегда было пусто, да и собственным домом он тоже не обзавелся, а потому с утра пораньше вынужден был вести переговоры с несгибаемыми домашними роботами, выпрашивая кредит. Прекрасный прием, чтобы охарактеризовать кого-то, им не стыдно пользоваться на протяжении всей книги. Достаточно одной такой мелкой детали, чтобы книга начала писаться сама по себе, термиты сами активизируются. Еще можно было добавить в их программы инструкции вроде: опишите одежду каждого персонажа, в том числе и второстепенного, не забывая при этом, что действие происходит в 1992 году. Результат: облегающие штаны из синтетической вигоневой шерсти, жилет из кожи вуба, инкрустированный обломками метеорита, сари паутинного шелка, футболки из марсианской конопли, украшенные портретами Бертрана Рассела… словом, все эти глупости, из-за которых Анна приходила в бешенство, и которые, в целом, объясняли глубокое презрение, испытываемое образованными читателями по отношению к научной фантастике.
