— Расскажи мне о себе, — прошептала она.
33
Как всегда, Ансгару Клейну больше всего нравился тот совершенно особенный момент при взлете, когда напряженная вибрация пронизывает весь самолет насквозь, становясь все сильнее и сильнее, пока он не разгонится по взлетной полосе и, преодолев в некоей точке равновесия силу притяжения, взмоет в небо. Глаза он при этом держал закрытыми, чтобы не растерять хотя бы ничтожной доли этой волшебной дрожи, отзывающейся во всем теле. Лишь когда трехмоторный “Боинг-727” Пан Амэрикен — совершенно новая машина, всего лишь год назад сменившая на данном маршруте пропеллерный “ДС-6”, — набрал полетную высоту в этот январский день 1968 года и, миновав Фульду, вошел в воздушный коридор над Восточной зоной, адвокат пришел в себя, как это бывает в темном еще кинозале по окончании сеанса. Стюардесса, решившая, должно быть, что ему стало нехорошо, наклонилась над ним и спросила у него по-английски, как он себя чувствует. Ее духи обдали его ароматом белых цветов. Улыбнувшись, Клейн покачал головой. Он попросил подать себе кока-колу со льдом и мысленно сосредоточился на двух предстоящих встречах в Восточном Берлине. Обе имели для дальнейшего развития дела Арбогаста решающее значение.
Этот процесс буквально пожирал время, вернее, впитывал его, как влагу — песок. Вновь настала зима, а жалоба против отклонения другой жалобы — о возобновлении дела, — которую он подал уже полтора года назад, только сейчас была отклонена межрегиональным судом в Карлсруэ, как недостаточно обоснованная. Какое-то время после этого Арбогаст вновь отказывался от работы, не выходил на прогулку, даже перестал бриться и практически не разговаривал с Клейном, когда тот приходил к нему на свидание. Правда, больше он себя не калечил. Адвокат вновь и вновь убеждал его в том, что надежда еще остается, а однажды по требованию заключенного подробно описал ему, как выглядят сейчас городские улицы, что люди носят и на каких машинах ездят. Но и эта замешанная на интересе к жизни мимолетная эйфория вскоре сошла на нет, и все лето Арбогаст отказывался от встреч со своим защитником. Порой он писал Сарразину щедро иллюстрированные карандашными набросками письма, в которых разнообразно намекал на то, что на самом деле произошло той ночью между ним и Марией Гурт. Но когда на ту же тему с ним заговаривал адвокат, Арбогаст молчал. Часто, испытующе глядя на Арбогаста в комнате для свиданий и пребывая в вынужденном молчании, Клейн вспоминал о том, как написал ему об этом деле впервые Фриц Сарразин и как он сам незамедлительно отправился в Брухзал. Все тогда, казалось, было так просто. Конечно, возобновление дела — вещь нелегкая, правосудие в любом случае изо всех сил сопротивляется любой попытке оспорить раз принятое решение, но ситуация с Арбогастом выглядела тогда совершенно однозначной.
Ансгар Клейн покачал головой. Иногда он сомневался даже в том, правильно ли это — вновь и вновь подбадривать Арбогаста, внушая ему, что шансы еще остаются. Но тут же ему приходило в голову, что, не будь его самого, да еще Сарразина, — двух людей, год за годом и совершенно беспочвенно подпитывающих иллюзии человека, приговоренного к пожизненному заключению, тот давным-давно отчаялся бы. Его камера, думал Клейн, представляет собой туннель в иной мир, населенный исключительно воспоминаниями и фантазиями. Может быть, думал он далее, именно тяжесть этого прошлого настолько непосильна, что лишь с помощью последовательной цепочки абсурдных рассуждений можно придумать мирок, жить в котором окажется выносимо. Но Клейн помнил и о том, как Сарразин впервые приехал к нему во Франкфурт, о том, как они пили за Арбогаста в баре, он помнил голос негритянки, в этом баре выступавшей.
Для возобновления дела, значилось в обосновательной части очередного отказа, недостаточно предъявить доказательства, способные поставить некогда принятое решение под некоторое сомнение, — новые доказательства должны приговор категорически опровергать. А таких доказательств экспертные заключения, собранные адвокатом Арбогаста, не содержат. Несомненно, современная фотоэкспертиза пролила на происшедшее несколько новый свет. Но нельзя забывать и о том, что в постановлении коллегии присяжных указывается, что фотографии являются не единственным доказательством факта удушения. И что, наряду с ними, учтены были и улики, оставленные преступником на теле жертвы. Жертвы, которой сейчас было бы уже сорок, подумал Клейн в такси из аэропорта. Как раз в нынешнем году Берлин попал на первые полосы газет из-за неоднократных студенческих демонстраций, следы которых и высматривал адвокат с превеликим любопытством, проносясь по улицам на пути в маленькую гостиницу на Моммзенштрассе, номер в которой забронировала ему секретарша.
В гостиницу он прибыл в начале двенадцатого и до встречи с генеральным прокурором ГДР доктором Штралем, назначенной на 14.30, у него оставалось еще немало времени. Так что, распаковав багаж и положив могущие понадобиться сегодня документы в портфель, он решил пройтись пешком — вниз по Курфюрстендамм, — выпил чашку чаю в кафе “Кранцлер”, прогулялся до железнодорожной станции Цоо и поехал оттуда на трамвае. Вышел на железнодорожной станции Фридрихштрассе и впервые в жизни прошел контроль на КПП. Снабженный, согласно предписаниям, действенным для жителей несоциалистической Германии, пятью восточными марками по обменному курсу, суточной визой и соответствующей отметкой в паспорте, он наконец выбрался из лабиринта темных улочек и пассажей в противоположную часть города.
Уже семь лет высилась Стена и Берлин был, как тогда выражались, разделен. Клейн никого не знал здесь — и ситуация представлялась ему хотя, разумеется, и противоестественной, однако в высшей степени любопытной. По меньшей мере, глядя из Франкфурта, мысленно уточнил он, после чего сконцентрировался на определении правильного маршрута. На мгновение он решил было припомнить облако духов, которыми обдала его в самолете стюардесса, однако у него ничего не вышло. Оказавшись на Унтер-ден-Линден, он решил после встречи с генеральным прокурором заглянуть в шикарный книжный магазин, расположенный в бель-этаже недавно отстроенного здания буквально рядом с советским посольством. До встречи оставалось еще какое-то время. Если разговор не сложится, а значит и не затянется, прикинул Клейн, у него еще останется время сходить в музей полюбоваться на Пергамский алтарь, потому что в этом случае — то есть если генеральный прокурор не даст разрешения на поездку Кати Лаванс в ФРГ, — и встречаться с ней будет незачем. Медленным шагом проследовал он мимо русских охранников и дальше — до шлагбаума у Бранденбургских ворот.
Генеральная прокуратура ГДР находилась на улице Отто Гротеволя, и Клейн тщетно пытался вспомнить, как же она называлась раньше. Вход в здание, выстроенное в эпоху “грюндеров”, был со двора. Здесь и предложено было подождать Ансгару Клейну, пока за ним не пришли и не препроводили его в кабинет доктора Штраля на первом этаже. Здесь ему вновь пришлось подождать — в приемной, перед большой двустворчатой дверью, пока не вышел из какого-то кабинета в дальнем конце коридора тощий мужчина, на которого адвокат поначалу не обратил внимания. Но тот подошел к Ансгару Клейну, переложил портфель из правой руки в левую, подал руку адвокату и представился.
