– Если я уеду, я его потеряю.
– Только если он не стоит того, чтобы быть твоим мужем.
– Почему ты так говоришь?
– Это очевидно. Если он удерет, то тебя не стоит. А если заберет тебя назад, то на другой основе. Больше никаких унижений. Никакого манипулирования друг другом с помощью чувства вины. Ты ничего не потеряешь. А мы тем временем получим удовольствие от жизни.
Я сделала вид, что меня сказанное интересует, хотя на самом деле это было не так. Меня предложение сильно заинтересовало. Мне казалось, будто Беннет все знает о жизни, кроме того, что удовольствия – ее часть. Жизнь была долгой болезнью, которая нуждалась в лечении с помощью психоанализа. Может, ты ее и не вылечишь, но в конечном счете умрешь. Кушетка обернется вокруг тебя и станет гробом, шесть психоаналитиков в черных костюмах понесут тебя на кладбище, а на твою могилу накидают профессионального жаргона.
Беннет знал о частичных объектах и цельных объектах, Эдипе и Электре, школьной фобии и клаустрофобии, импотенции и фригидности, отцеубийстве и матереубийстве; зависть к пенису, зависть к чреву[189], переработка и свободная ассоциация, траур и меланхолия, интропсихический конфликт и экстрапсихический конфликт, нозология и этиология, старческое слабоумие, шизофрения, проекция и интроекция, самоанализ и групповая терапия, симптомообразование и симптоматическое обострение, нарушения памяти и фуговые состояния, патологические рыдания и смех во сне, бессонница и пересыпание, неврозы и психозы – терминология лезла изо всех дыр, но вот о смехе и шутках, остротах и каламбурах, объятиях и поцелуях, пении и танцах, иными словами, обо всех вещах, ради которых и стоит жить, он, похоже, не знал ничего. Словно усилием воли и посредством психоанализа можно сделать жизнь счастливой. Словно, если у тебя есть психоанализ, то можно прожить без смеха. А у Адриана смех был, и в тот момент я приготовилась продать за этот смех душу.
Улыбка. Кто сказал, что улыбка – секрет жизни? У Адриана была клоунская ухмылка. Я тоже все время смеялась. Будучи вместе, мы чувствовали, что можем совладать с чем угодно с помощью одного только смеха.
– Тебе нужно уйти от него, – сказал Беннет, – и снова ходить к психоаналитику. Он тебя до добра не доведет.
– Ты прав, – кивнула я.
Что я только что сказала? Ты прав, ты прав, ты прав.
Беннет был прав, и Адриан тоже прав. Я всегда нравилась мужчинам, потому что соглашалась с ними. И это не лицемерие. В тот момент, когда соглашаюсь, я действительно так думаю.
– Давай вернемся в Нью-Йорк по окончании конгресса.
– Хорошо, – поддакнула я, именно это и имея в виду.
Я смотрела на Беннета и думала, как хорошо его знаю. Он был серьезным и трезвомыслящим – иногда до умопомрачения, но я и это в нем любила. Его полная зависимость. Его вера, что жизнь – шарада, которую в конечном счете можно разгадать, в чем помогут только упорная работа и решимость. Я разделяла с ним сей взгляд в той же мере, в какой разделяла смех с Адрианом. Я любила Беннета. Знала, что моя жизнь принадлежит ему, а не Адриану. Тогда почему тянуло уйти от него и уехать с Адрианом?
– Ты могла бы завести роман, не сообщая мне, – сказал он. – Я дал тебе достаточно свободы.
– Знаю, – повесила я голову.
– Ты и в самом деле поступила так из-за меня? Наверное, была ужасно зла на меня.
– Он все равно бо́льшую часть времени импотент, – сообщила я, предав их обоих. Я рассказала Адриану о тайнах Беннета. А Беннету – о тайнах Адриана. Я рассказывала одному то, что услышала от другого. Но больше предавала себя. Я изобличена как предатель. Неужели мне не свойственна верность? Я хотела умереть. Единственным адекватным наказанием для предателей служит смерть.
– Я должен был догадаться, что он импотент. Или гомосексуал. В любом случае ясно: он ненавидит женщин.
– Откуда ты знаешь?
– От тебя.
– Беннет, ты знаешь, я тебя люблю?
– Да, и от этого все становится еще хуже.
Мы стояли, глядя друг на друга.
– Иногда я чувствую такую усталость от этой постоянной серьезности. Я хочу смеяться. Я хочу получать удовольствия от жизни.
– Моя мрачность в конечном счете отваживает всех от меня, – печально сказал он и принялся перечислять девушек, которых отвадил угрюмостью характера. Я знала их всех по именам. Я обняла его.
– Я могла бы иметь любовников так, чтобы ты не знал об этом; есть немало женщин, которые так и поступают… – (Вообще-то я знала только трех, у которых это вошло в постоянную привычку.) – Но такой подход еще хуже. Вести тайную жизнь и возвращаться домой к тебе так, будто ничего не случилось. По крайней мере, я не смогла бы это вынести.
– Наверное, мне следовало понять, как ты одинока, – огорчился он. – Наверное, тут моя вина.
После мы занялись любовью. Я не притворялась, что Беннет – это кто-то другой, а не Беннет. Мне не требовалось. Я хотела именно Беннета.
Он был не прав, решила я позднее. Я виновата в том, что наш брак не сложился. Если бы я любила его сильнее, я бы излечила его от этой печали, а не погружалась бы в ее омут и не жаждала бы убежать от нее.
– Нет ничего труднее брака, – сказала я.
– Все-таки я сам тебя вынудил на этот шаг, – прошептал он.
Мы заснули.
– От его проклятого понимания мне только противнее. Господи, я чувствую себя виноватой!
– Что еще новенького? – спросил Адриан.
Мы нашли новый плавательный бассейн в Гринцинге, маленький восхитительный бассейн с относительно небольшим количеством жирных немцев. Сидели на краю бассейна и пили пиво.
– Я зануда? Я повторяюсь? – Риторические вопросы.
– Да, – хмыкнул Адриан. – Но мне нравится твое занудство. Оно забавнее, чем забавы других.
– Мне нравится, как у нас с тобой идет разговор. Я никогда не пытаюсь произвести на тебя впечатление. Говорю, что думаю.
– Ложь. Ты мне только вчера плела, как я тебя хорошо оттрахал, когда на самом деле ничего такого не было.
– Ты прав. Тут я поторопилась.
– Но я тебя понимаю. Мы хорошо разговариваем. Как по накатанному. Эстер иногда впадает в долгое мрачное молчание, и я не знаю, о чем она думает. Ты открытая. Постоянно себе противоречишь, но мне это, пожалуй, нравится. Так по-человечески.
– Беннет тоже впадает в молчание. Я бы предпочла, чтобы он противоречил себе, но он слишком уж совершенный. Он никогда не позволит никакого высказывания, если не будет уверен, что оно окончательное. Так невозможно жить – пытаясь все время произносить нечто окончательное… смерть окончательна.
