Грозными тучами двинулись французские войска с трех сторон к Москве. Мюрат с авангардом и молодой гвардией шел на Драгомиловскую заставу, Понятовский — на Калужскую, вице-король Евгений Богарне — на Тверскую.
«Vive Napoleon!» — понеслось в воздухе.
Кавалерия скакала во весь опор, артиллерия мчалась за ней, пехота пустилась бегом. Свет помрачился от поднятой войсками пыли. Топот лошадей, скрип колес, бряцанье оружия, говор солдат — словно громовые раскаты, гулко неслись в предместьях Москвы.
Наполеон подъехал к Драгомиловской заставе, сошел с коня по левую сторону ее и принялся расхаживать взад и вперед, поджидая депутацию с ключами от городских ворот. Но никто не являлся с изъявлением покорности, и он, сгорая от нетерпения, ходил все быстрее и быстрее. Но вот прискакали к нему посланные от Мюрата с известием, что Москва пуста.
— Русская столица оставлена жителями? — воскликнул Наполеон. — Это невозможно! Дарю, ступайте туда и приведите ко мне бояр!
В это время Москва была запружена войсками: русские не успели еще выйти, как неприятель был уже на улицах города. Кавалерийские корпуса Груши и Нансути беспрепятственно вошли в Москву и направились влево, к северной части ее. Мюрат с кавалерийскими корпусами, Себастиани и Латур Мобура тоже двигались спокойно к Яузскому мосту. Они шли, как на параде, с распущенными знаменами, и грустно торжественный марш раздавался на улицах города. Один только Мортье, войдя в Кремль, был встречен ружейной стрельбой: там засели смельчаки, решившие не отдавать без боя святынь московских и царских хором. В числе их были приказчики Соляного двора и с ними Прокофий. Они встретили неприятеля залпом. Раздраженные французы бросились на них и выгнали их прикладами из Кремля. Многие из русских до того, однако, озлобились, что кидались на неприятеля и бились с ним, пока не легли мертвыми. Прокофий отделался только одной неопасной раной: один из французских солдат нанес ему удар, и он упал на камни и расшиб себе плечо.
К этому времени Милорадович успел вывести из города большую часть арьергарда и строил его неподалеку от Коломенской заставы. Вдруг он видит: два полка неприятельской кавалерии вышли из другой заставы и идут наперерез нашим по Рязанской дороге.
Зная, что передовые полки Мюрата находятся под начальством генерала Себастиани, Милорадович поскакал к ним и спросил:
— Где генерал Себастиани?
Озадаченные таким бесстрашием, польские уланы указали ему, где находится их начальник. Не успели адъютанты Милорадовича доскакать за ним до рядов неприятеля, как он уже объяснял Себастиани, что король Неаполитанский заключил с ним перемирие до семи часов следующего утра. Себастиани отвечал ему, что он не имеет от короля никаких на этот счет сведений и приказаний.
Пока велись эти переговоры, неприятельские войска сошлись с нашими, но не вступали в бой. Из всех ближайших застав продолжали выходить беспрепятственно наши военные обозы, и жители, запоздавшие с выходом из Москвы, примкнули к ним и двигались вместе с ними на Рязанскую дорогу. Казаки распоряжались нашим обозом на виду у стоявшей французской кавалерии.
— Согласитесь, — обратился Себастиани к Милорадовичу, указывая ему рукой на двигавшиеся обозы, — согласитесь, что мы преснисходительные люди: все это могло бы быть нашим, а мы позволяем беспрепятственно вывозить.
— Ошибаетесь! — сказал Милорадович. — Вы не захватили бы этого иначе, как перешагнув через мой труп. А сто тысяч человек войска, которые стоят за мной, отомстили бы за мою смерть.
Закончив сбор своих войск в виду неприятеля, Милорадович отошел с ними за четыре версты от Москвы и остановился на ночлег.
Пока войска Мюрата и Мортье располагались в Москве, остальным войскам велено было стать лагерем у Драгомиловской заставы, возле которой все еще находился Наполеон. Он был раздражен до крайности, увидав нескольких иностранцев, которых привел ему Дарю вместо русских сановников.
— Неужели Москва оставлена жителями? — спросил Наполеон явившихся.
— Еще за несколько дней была вывезена большая часть казенного имущества! — отвечали они. — И жители оставили город, забрав с собой все, что только могли они захватить при поспешных сборах и недостатке подвод.
Обманувшись в своих ожиданиях, Наполеон решил переночевать в Драгомиловском предместье. Но он никак не ожидал, что вместо почетной встречи, к которой он привык при занятии городов в Европе, Москва его угостит необычайной иллюминацией — она запылала. Прежде всего загорелись москательные лавки и гостиные ряды в Китай-городе, затем занялся и земляной город. Но, несмотря на этот сильный пожар, Наполеон велел на следующий день, в шесть часов утра, перенести главную свою квартиру в Кремль, и сам занял в то же время помещение в той части дворца, окна которой выходили на реку Москву. Он приписывал пожар небрежному обращению с огнем своих солдат и велел принять все меры для прекращения его. Но тут ему донесли, что из Москвы вывезена пожарная команда, а оставшиеся в городе жители сами поджигают свои дома.
Весть эта сильно озаботила Наполеона.
— Я потерял средство наградить мою армию! — сказал он с горечью. — Москва погибла.
И точно! Нельзя уж было узнать Белокаменную. Она вся пылала. Огонь, гасимый в одном месте, появлялся во многих других, причем поднялся сильный ветер, и пламя, подобно огненному потоку, стремилось из одной улицы в другую, разрушая все по пути, поднимаясь огненными языками по зданиям и наполняя все клубами дыма, от которого задыхались те несчастные, которые не погибли в огне.
Жители, оставшиеся еще в Москве, старались укрыться в подвалах, огородах и садах. Но и там их жизнь была на волоске. Горящие головни переносились вихрем и зажигали заборы и деревья. Смрад стоял нестерпимый.
Тут только Наполеон понял, что русские и не думают ему покориться, и что никакие сражения и победы не помогут ему завоевать Россию.
Четвертого сентября, на третий день после занятия Москвы французами, загорелись конюшни близ дворца и запылала арсенальная башня. Несколько головней упали на тот двор, где поставлены были зарядные ящики французской гвардии, а Наполеон все еще упорствовал и не хотел оставить столицы, куда входили каждый день новые его полчища, грабившие все то, что еще можно было разграбить. При этом они жестоко обращались даже с женщинами и детьми и не щадили храмов Божьих. Они не только снимали серебряные оклады с образов и срывали с них драгоценности, но и употребляли церковную утварь, как обыкновенную посуду, и превращали церкви в конюшни, провиантские магазины и сараи, причем они употребляли большие образа для разделения стойл. Солдаты не обращали внимания на приказания офицеров и продолжали грабить и бесчинствовать в их присутствии и, в буквальном смысле, плевали на охранные листы, выданные жителям по приказанию самого Наполеона.
В эту-то горящую во всех концах Москву явился четвертого сентября несчастный Санси. Узнав от Маргариты Михайловны Тучковой, что сын его ранен под Бородиным, он, как помешанный, поскакал в Колоцкий монастырь расспросить монаха, помогавшего Тучковой отыскивать тело ее мужа. Там он нашел сотни несчастных своих соотечественников, умиравших от голода, отсутствия лекарств и медицинской помощи. Со страхом подходил он к каждому мертвому офицеру, ожидая узнать в нем своего сына. Доктора и фельдшера принимали его за безумного, так как он не мог сказать им фамилии того офицера, которого искал, и не знал даже полка, в котором тот служил, а только всем твердил, что он молод, красив, служит в коннице и ранен у Семеновского. Он обошел все селения вокруг Бородина, где только были размещены раненые, и сердце его обливалось кровью при виде этих страдальцев; они сами выползали из лазаретов, чтобы подышать чистым воздухом и выпросить себе пищи у проезжих.
