1-й Московский полк – 2500 штыков (на 6 апреля – 1100 штыков).
5-й Заамурский полк – 470 сабель.
204-й Сердобский полк – 400 штыков.
1-й, 2-й, 3-й заградительные отряды —?
1-й Саратовский конный полк – 300 сабель.
11-й Камышинский дивизион – 350 сабель.
Десять запасных рот – 1000 штыков.
Батальон лыжников – 600 штыков.
5-я конная батарея.
23-я противосамолетная батарея[240].
Таким образом, реальных сил в экспедиционных войсках 9-й армии было примерно вдвое меньше.
Позже, чтобы усилить южное направление, конной группе были приданы Морской батальон из 23-й стрелковой дивизии, 2-й Интернациональный батальон и 5-й кавдивизион (бывший 3-й казачий полк имени Степана Разина) из 16-й стрелковой дивизии.
Как и все мальчишки, я, насмотревшись фильмов, интересовался славными делами красной кавалерии, восхищался Буденным с его усами и ударом, «неповторимым по красоте и страшным по силе», и, ясное дело, сам выспрашивал и выспрашивал… Но помимо книжек узнавал я немного. Сосед Кузьмич, воевавший под Сталинградом, про последнюю войну рассказывал много, даже со стволом винтовочным, хранимым в сарае с хламом, давал поиграть, но про Гражданскую войну он не знал, родился в 18-м году. А бабушка, которую я донимал расспросами о войне и красной кавалерии, рассказывала только, как купали ранней осенью 1919 г. красные конники в пруду лошадей, потом в пруду купались хуторские девчонки и заболели коростой. Потом шла долгая история, как ее сестру Нюсю лечили от коросты, чем мазали, чем парили… Муж бабушки, мой родной дед, недоучившийся землемер, служил в 1-й Конной армии, но он умер в лагере под Миллерово в 33-м году, а из его рассказов бабушка помнила и передала мне лишь то, что в Польше Конную армию погнали так, что заскочил дед в одно местечко воды напиться и лишь на другой день свой полк догнал; потом где-то в Крыму взяли они очень много пленных, и дед был начальником конвоя, а когда переводили колонну пленных через мост, мост этот кто-то взорвал, и остался дед на одном берегу, а пленные и конвой на другом… Во всех этих рассказах было мало интересного и героического, хотя дед вернулся из армии взводным командиром с серебряным портсигаром за храбрость от самого Гришки Маслака. Впрочем, это для меня сейчас он «дед», а тогда, в 20-м году, на польском и врангелевском фронтах было ему 22 года.
Может быть, из-за этой обыденности и отсутствия героизма в рассказах я и заинтересовался всем тем временем так поздно?
Помню, спросил я как-то, знала ли бабушка красных казаков. Она сказала, что с дедом служил вместе Дмитрий Черников, но тот вроде иногородний, а потом вспомнила про Леона Ермакова. Леон был «политкаторжанин». В молодости он служил в Атаманском полку, вернулся со службы и как-то по пьяному делу отлупил, и сильно отлупил, местного попа. Дали ему за это несколько лет каторги. В 20-м году Леона, как пострадавшего от старого режима, поставили председателем в хутор Чиганаки. Председательствовал он лихо и, невзирая на свирепствовавший в округе политический бандитизм, чувствовал себя вольготно, сам пил и секретарю, 17-летнему парнишке, щедро наливал. Сам Фомин, в то время главарь банды, решил его «пощупать» и послал пятерых мобилизованных малолетков, «ушаковских ребят», чтоб привели к нему Леона Ермакова. В лунную летнюю ночь приехали его брать. Один коноводил, один на крыльце остался, а трое в хату пошли… Двоих, вязавших ему руки, Леон шарахнул лоб об лоб, третьим открыл дверь, стоявшему на крыльце поднес так, что тот «аж перепрокинулся», но пятый стрельнул по Леону из винтовки, когда он уже прыгал через плетень, и попал. Раненный в грудь навылет, прибежал Леон в Вёшки… Потом вроде поправился, вновь председательствовал, ну и «гудел» на ярмарках, которые начались с 22-го года.
Красные казаки, буденовцы, мироновцы, думенковцы, жлобинцы, блиновцы… Сколько полегло их от Саратова до Львова, от Воронежа до Туапсе. Малочисленная в привилегированном сословии беднота поддержала в глазах русской бедноты казачью славу борцов за свободу народа.
Но местные донские крестьяне казакам не доверяли. И красным – тоже. Когда в первых числах апреля из 9-й армии были посланы на подавление мятежа 2-й Интернациональный батальон и 3-й казачий имени Степана Разина полк (переименованный в эти дни в 5-й кавдивизион), неверно информированный Сырцов телеграфировал Ходоровскому и Колегаеву: «5/4. Сегодня прибыл Миллерово, узнал, что 3 казачьих революционных полка, 2-й пехотный из 16-й дивизии направлены усмирение восставших, настроение казаков антикоммунистическое. Крестьяне Миллеровского района обеспокоены и уверены, что эти казаки перейдут на сторону восставших. Отправку казачьих частей на усмирение казаков считаю недомыслием, если не преступлением. Предлагаю срочно отменить». У командования 9-й армии затребовали объяснений. Члены РВС Барышников и Петров «утешили» Сырцова: «Южфронту давно известно, что антикоммунистическое настроение царит не только (среди) казаков, но и среди многих красноармейских частей». Реввоенсовет фронта (Гиттис, Сокольников) все же разрешил направить казаков против мятежников, «если настроение в 5-м дивизионе твердое».
Дивизион прибыл на повстанческий фронт 10 апреля, прикрывал стык экспедиционных войск 8-й и 9-й армий, нес большие потери (6 мая состав – 373 сабли, 10 июня – 270 сабель). Но это был проверенный, испытанный отряд, сформированный из хоперской бедноты еще летом 1918 г.
Тактика экспедиционных войск диктовалась задачами, которые перед ними ставились, и условиями, в которых приходилось воевать.
Предстояло ограниченными сборными силами подавить мятеж, охвативший территорию в 10 тысяч квадратных километров, от Хопра до Богучара, а на первых порах хотя бы локализовать его.
Поскольку с юга, запада и северо-запада от территории мятежа лежали крестьянские слободы, наиболее опасным направлением было восточное, где находились станицы Хоперского, Усть-Медведицкого и 2-го Донского округов. Командарму-9 сразу же было приказано «не допустить возможности распространения его (восстания. – А.В.) по Дону со стороны Вёшенской на станицы к востоку»[241].
Чтобы удержать соседние с районом мятежа хутора и станицы от выступления, их стремились запугать. 16 марта член РВС Южного фронта А. Колегаев предписал экспедиционным войскам: а) сожжение восставших хуторов; б) беспощадный расстрел всех без исключения лиц, принимающих прямое или косвенное участие в восстании; в) расстрел через 5 или 10 взрослого мужского населения восставших хуторов; г) массовое взятие заложников в соседних хуторах; д) широкое оповещение населения, что со всеми вновь восставшими хуторами поступят так же[242].
17 марта Реввоенсовет 8-й армии (Якир, Вестник) отдал приказ, в котором говорилось: «Предатели донцы еще раз обнаружили в себе вековых врагов трудового народа». Предписывались карательные меры – «поголовное уничтожение», процентный расстрел, сожжение станиц. Заключался приказ словами: «Всем частям, действующим против восставших, приказывается пройти огнем и мечом местность, объятую мятежом»[243].
