— Эти барышни понятия не имеют, как обращаться с ножом, — ответила она, продолжая вырезать розочки из клубники маленьким и очень острым фруктовым ножичком. Рядом с ней на тарелке белые и темные шоколадные завитки. Дальше в миске ждут своей очереди очищенные фисташки. Как всегда, Матильда сотворит из пирожных шедевр.
— Они угробят спаржу.
— Et depuis quand ou la Suisse ou l’Ecosse informe le monde gastronome? — пробормотала кузина Амели, лучше разбиравшаяся в английском, чем в понятиях о смирении.
С каких это пор Швейцария или Шотландия сделались экспертами по части кулинарии? Клэр не поверила собственным ушам. Кузина Амели не в первый раз пришла помочь. Ей прекрасно известен характер Матильды. Неужели она намеренно пытается загубить ужин?
— Я все слышала! — рявкнула Матильда, выронив ягоду. С ее пальцев и с кончика ножа потекли красные струйки. — Все!
— А я ничего не слышала, — быстро вмешалась Клэр и оглянулась на Йана. — А вы?
— Нет. Je n’ai rien dit. Ni entendu. — Он указал пальцем на ухо и покачал головой. Он тоже далеко не в первый раз приглашен на помощь.
— Боже, это будет восхитительно, — продолжала Клэр, став в середине стола, чтобы Матильда не видела кузину, и указывая на четырнадцать крохотных пирожных, горы домашнего шоколада, клубнику и фисташки для начинки. Наверняка в холодильнике уже стоит процеженный фруктовый сироп. — Вы опять превзошли себя, Матильда. Право же, благодаря вам я стала предметом зависти всех парижских хозяек.
— Знаю, — шмыгнула носом Матильда. — Чудо, что мне это удалось. Без всякой приличной помощи. А от этих ваших пилюль никакого толку. К тому же сегодня перерабатываю — у меня выходной.
— Матильда, мы все вам так благодарны! Я непременно все возмещу. А лекарство обязательно подействует, нужно лишь немного подождать. Гомеопатия помогает не сразу. Да вы это знаете. Швейцарцы — эксперты по гомеопатии. И вообще хорошо разбираются в медицине. И во всем хорошо разбираются. А также прекрасно готовят. — Клэр старалась не смотреть на официанта, чтобы не рассмеяться самой и не смешить его. Кузина еще ниже склонилась над спаржей. — Пойду переоденусь. Если вам что-нибудь понадобится, пришлите Амели.
— Мне от вас ничего не нужно, миссис Мурхаус, — ответила Матильда. — Это вы нуждаетесь в моих услугах.
Клэр со вздохом вышла из кухни, оставив прислугу завершать приготовления к ужину.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Она закрыла дверь в спальню и присела на пуфик перед туалетным столиком. Потерла морщинки вокруг глаз и поперечную морщину на высоком лбу.
Положила руки на талию, втянула живот. Из ее тела вышли настоящие дети — дети Эдварда, а не только килограммы бумаги, долларов, на которых когда-нибудь была бы кровь других детей. Те доллары — единственный ребенок, которого дал ей Найл. Жена британского дипломата, мать двух британских сыновей — такой увидел он ее сегодня и видел все время, пока следил за ней. Такой она сейчас видит себя в зеркале. Клэр повернула голову вправо, затем влево. Мир, в котором она жила с Найлом, казался переполненным физической радостью жизни. Но то, что было у нее с Найлом, несравнимо с реальностью вынашивания и рождения детей, введения их в мир. Пожалуй, даже с повседневной жизнью во всей ее сложности и глубине. В двадцать лет ей вряд ли пришла бы в голову подобная мысль, но, приняв предложение Эдварда, она перешла в другой мир, в котором перед нею, словно ковер, развернулись последствия всех ее поступков. Бесчисленные телефонные звонки, списки дел, которые она составляет, и указания, которые отдает прислуге, не приведут ни к войне, ни к победе. Гибель или спасение миллионов безликих душ не зависят от ее усилий. Но от них зависят реальные люди, живущие рядом с ней: ее дети, муж, ее прислуга, — от нее зависит, будут они счастливыми или несчастными, голодными, усталыми, довольными или отчаявшимися. То, что она выполняет изо дня в день, служит им поддержкой. И это — настоящая жизнь. Мир, открытый ей Найлом, был миром мечты, и он втянул ее, как ночной кошмар, после которого просыпаешься утром и не понимаешь, где сон и где явь. В мире Найла слишком много ненависти, а это не для нее.
«До чего красивые у тебя руки, Клэр».
Она вытянула пальцы, сняла кольца и внимательно рассмотрела линии вокруг суставов. Она не видела Найла двадцать лет. Он до сих пор сидит, расставив ноги и опустив сжатые руки между ними. Когда наклоняется, на шее натягивается блестящий шрам, словно серп, срезающий линию волос, — ей всегда так хотелось его погладить. Шрам, выдавший его соотечественнику.
— Не тронь, — сказал он ей однажды. — Это не к добру.
— Как наступать на трещинки на асфальте?
Их машина стояла третьей на шоссе, тянущемся вдоль побережья в Мэриленде, в ожидании, пока опустят мост. Она взглянула в зеркало заднего вида. Вереница машин за ними похожа на елочную гирлянду.
— Какие еще трещинки?
— Помнишь: кто на трещинки не наступает, у того мама не пострадает.
— Моя уже пострадала. Работала в две смены на фабрике рубашек после того, как загребли отца. Нет, в другом смысле: вроде парня с бензиновой бомбой, из-за которого я этот шрам заработал. — Он опустил стекло и стряхнул пепел с сигареты.
— А сам он взорвался? — спросила она, не убирая руки с руля и стараясь говорить спокойно. Воздух между ними слегка заколебался от теплого ветра.
Найл улыбнулся ей:
— Нет. В школе я выбил ему передний зуб за то, что он целовался с моей сестрой.
Она так и знала, что у него есть сестры. Они есть у всех ирландцев. Но он в первый раз упомянул о них. Она приняла это как подарок.
— Сказке конец, — сказал он, затянувшись сигаретой.
Мост опустили. Она включила зажигание, и маленький фургон «тойота», который они взяли напрокат на ее имя, слегка продвинулся вперед. На мосту они попали в полосу желтого света, блеснувшего на позолоченном кольце, которое Найл велел ей надеть на безымянный палец. Она почувствовала запах темных вод Атлантики.
— Вот сюда, — скомандовал он.
Она повернула руль и выехала из основного потока машин на длинную прямую дорогу вдоль берега. Они направлялись за город, в какую-то ничейную землю со множеством продовольственных магазинчиков, рекламирующих пиво и фейерверки, и третьесортных мотелей, над которыми розовые и желтые неоновые буквы объявляли о свободных комнатах.
Машину накрыли последние вечерние тени. Чайки пролетали над их головой и усаживались на кучи мусора у обочины. Проехали забитый досками овощной ларек. Казалось, за прилавком много лет никто не стоял. На земле перед ларьком валялись окаменевшие продырявленные тыквы.
— Включить радио? — спросила она.
Он покачал головой. Она ощущала его движения в полной темноте. Но он почти не менял положения. В шуме ветра с Атлантики его тело превратилось во вместилище покоя, неподвижное, как сгущавшаяся вокруг них тьма. Она уже знала, что это — проявление предельной сосредоточенности. Сощурилась, пытаясь разглядеть дорогу, и продолжала двигаться вперед. Машину со всех сторон хлестал ветер.
