Жилище Че́ркаски напоминало большой кривой курень: одна сторона выше другой. Там, где ниже – загородка из палок подсолнуха – "причепа": туда на ночь баба Аня загоняла хозяйство. Ей помогала Полька, умевшая разделить, где чьи куры, ведь паслись они целый день вперемежку. Трима́йлишин петух обслуживал и соседских курочек, чем хозяйка петуха всякий раз попрекала бабу Аню. Та поджимала губы, какое-то время молчала, а потом обиженно оправдывалась:
– Вы, бабо, сами мне сказали, чтобы я зарезала петуха. Помните, как они дрались?! И, потом, у меня всего пятеро курей, а у вас их – целый десяток! Какой мне резон еще и петуха кормить?
– Вот! В том-то все и дело, что кормить никто не хочет! – горячо подхватила баба Лена, – пусть другие кормят, а топтать он будет ваших курей!
Но у добродушной Че́ркаски уже обида прошла, рассмеявшись, она поясняла:
– Бабо, мы же не можем приказать вашему петуху, какую курицу обхаживать! Птица – она животная вольная, что хочет, то и делает…
Взгляд бабы Ани теплел. Она мысленно переключилась на более приятную для нее тему и мягким голосом продолжала:
– Мужчине, и то никто не прикажет, а вы хотели принудить петуха!
И начинался рассказ. Всякий раз Полька ждала этого момента. Тема оставалась одна и та же – из жизни бабы Ани и ее покойного мужа Васечки.
Рассказывала Че́ркаска обстоятельно, с подробностями, ничего не пропуская. Если же какой-то штрих был упущен, Полька была на чеку:
– Бабцю Аню, прошлый раз вы говорили, что юбка на вас была синяя!
Рассказчица, подумав, соглашалась:
– Да, правильно! Потому что и лента в косе у меня была всегда синяя. Я справная была девка – опрятно одевалась. На меня многие парни заглядывались!
Баба Аня трубно высморкалась в цветастую тряпочку, дремавшая кошка Юзя вздрогнула, приоткрыв один глаз. Помолчав, Че́ркаска добавила:
– Ты, Полька, молодец! Память хорошая, выучишься на начальника.
Потом, повернувшись к Трима́йлихе, продолжила:
– А вы, бабо, совсем не слушаете, сразу засыпаете! Если так – ничего не буду рассказывать!
Баба Лена виновато оправдывалась:
– Нет же, Че́ркаско, я не сплю, а рукой закрываюсь, чтобы свет не резал в глаза…
– Да? А кто захрапел только что? Может, Полька?
И баба Аня, решив во что бы то ни стало добиться правды, потребовала:
– Отвечайте, какие я последние слова говорила? О чем? А ты, Полька, не подсказывай!
Обе – и девочка, и рассказчица – выжидательно посмотрели на бабу Лену. Полинка попыталась что-то показать пальцами и мимикой, но Че́ркаска проворно закрыла ее концом платка. Переживавшая за бабушку внучка, отважно крикнула из-под укрытия:
– Про укроп и петрушку! И как баба Аня уснула на грядке!
Трима́йлиха поймала момент, когда можно оправдаться, и со знанием дела внесла поправку:
– Да не на грядке баба спала, а в борозде! Иначе бы весь лук вытоптала!
Девочка, высвободившись из-под платка, явно подлизываясь к Че́ркаске, заканючила:
– Бабцю Аню, вы так рассказываете, как будто по радио говорите.
Увидев озадаченность на лице рассказчицы, Полинка поспешила добавить:
– Только у вас еще интереснее! А бабушка Лена все слышит, рассказывайте дальше!
Че́ркаска, смягчившись, подобревшим голосом спросила:
– Так на чем я остановилась?
– Как вас свекруха послала на огород! – с готовностью отрапортовала Полька.
Рассказ продолжился:
– Я молодая тогда была… Мой Вася привел меня в дом восемнадцати лет от роду. Еще и обед не умела приготовить.
– Да вы, бабо, никогда деликатесы не выделывали! – мстительно вставила Трима́йлиха.
Но рассказчица не стала препираться и невозмутимо продолжила:
– Свекруха добрая была женщина, Царство ей небесное! Рано утром, только начинало светать, она уже стояла у печи. Восемь человек семьи, скотины полон двор – надо всем варить, готовить. Нам, молодым давала поспать. А я все равно не высыпалась. Чуть где случится оказия – мне так и хочется прикорнуть.
– Так вы и сейчас спите, пока солнце не подымется… – ввернула баба Лена.
Поля закрыла ладошкой губы бабушки, попросив:
– Бабцю, молчите! А то баба Аня опять обидится. А дальше интересно, я помню. Пусть рассказывает:
– И вот однажды утром, мы уже с Васей встали, позавтракали, свекруха, как всегда, у печи стоит. Она в тот день, помню, как сегодня, пампушки с чесноком к обеду готовила. Борщ в большом горшке около огня уже вовсю клокочет, и свекруха ласково так ко мне:
– Аночко (она меня так называла), пойди на огород, сорви зелени борщ заправить, мне некогда – пампушки в печи сгорят.
Я пошла. Нарвала укропа, петрушки, зеленого лука. А солнышко припекает и пчелки гудят. В огороде благодать – все цветет: картошка, подсолнухи… Как оно все поменялось? Нету сейчас того, что раньше!.. Я в борозде сначала присела, а потом вытянулась – прилегла. В небо смотрю, оно синее-синее, без облачка. Убейте меня – не помню, как уснула. И сколько спала – тоже не помню. Проснулась только, когда у меня из руки кто-то тянет пучок зелени. А я его крепко зажала и не отдаю… А то был мой муж. Свекруха не дождалась заправки для борща, послала Васю. Он и нашел меня в борозде. Конечно, зелень завяла, он нарвал другой. А меня так разморило, что говорю ему:
– Василек, я тебе сто рублей дам – только не буди меня! Так спатоньки хочу, как меда.
Он фартук на мне отвязал, прикрыл мою голову, чтобы не напекло солнце, и говорит:
– Ну и поспи. Я маме скажу, что ты пошла в поле.
После паузы баба Аня мечтательно, тихим голосом произнесла:
– Жалел он меня…
– Бабо Аню, а сто рублей вы ему дали? – спросила, следившая за достоверностью рассказа, дотошная Полька.
– Нет, конечно. Где бы я их взяла? Это так, для присказки говорится… А жалеть меня начал сразу, как увидел. Хотя увидел сначала ноги – они торчали из печи. У нас к тому времени печь совсем обвалилась. Отверстие в печи – маленькое: мало кто мог залезть. Вот меня туда и засунули. Я низкого роста, тощенькая – в чем только душа держалась!. Старшая сестра Ядвиця снизу подавала мне глину, а я мазала. Почти что впотьмах, а потом глаза привыкли. В самой глубине печи, пока замазывала дырки, было терпимо, а потом нужно было высовываться из печи задом наперед. Туда залезть легче, а обратно – никак. Все мои юбки задрались к поясу и застряли в маленьком проеме. Юбок я одела побольше, чтобы защититься от копоти. Кричу: "Ядвицю, подай мне глины! Вижу большую дыру, надо замазать! А потом будешь тащить меня за ноги, потому, что я застряла, сама не смогу вылезти!"
