Тот страшный день, когда их семья справляла свадьбу в дольском Доме культуры, она не забудет никогда. Местная желтая газетенка «Только факты» по горячим следам напечатала статейку под названием «Кровавая свадьба» и даже поместила отвратительную фотографию, сделанную в совершенно другом месте. На ней скалили зубы мерзкие окровавленные лица, даже отдаленно ничем не напоминающие ее любимых детей. Дольские обыватели утверждали, что молодые, на свадьбе которых совершено убийство, никогда не будут счастливы, но Лана не верила в это. Она видела, что дети любят друг друга, а потому смогут хорошо жить назло обстоятельствам, испортившим им самый торжественный день.
И все получилось так, как она и ожидала. Дети жили в мире и согласии. Светлана Николаевна была богатой бабушкой. У Светы с Виталиком детей было уже трое: трехлетние двойняшки Пашка с Машкой и шестимесячная Зойка-Зайка. Ольга, которая вышла замуж позже всех, тоже успела подарить бабушке внучку Маруську. Лелин муж, серьезный и обстоятельный врач-педиатр по имени Виктор, очень нравился Лане. Когда вся большая семья Майоровых – Чесноковых собиралась за праздничным столом, приходилось здорово тесниться, но женщина радовалась тому, что жизнь ее состоялась. Конечно же, она горевала по Юре, но не могла не наслаждаться тем, что дети здоровы и счастливы. Юра ни в чем не смог бы ее упрекнуть. Она одинаково крепко и нежно любила и своих, и его детей, так же теперь любит и всех своих внуков.
После похорон отца девятнадцатилетний Саша, обняв плачущую Лану за плечи, сказал:
– Вроде бы я должен ненавидеть вас, тетя Лана. И мамина смерть, и смерть отца, как ни крути, связана с вами, но я почему-то не могу ненавидеть. Я видел, как отец любил вас, а значит, все между вами так и должно было произойти… А что касается наших со Светкой родителей… лучше не искать виноватых в их смерти среди любимых людей… А папа с мамой, надеюсь, сейчас в лучшем из миров…
Евгений в тот роковой день тоже очень сильно пострадал. Он, как и Риточка, получил серьезное сотрясение мозга. Оба при падении ударились головами о стены тесной комнатушки. А ножевое ранение было для Чеснокова настолько тяжким, что почку спасти не удалось, пришлось ее отнять.
Антонина Кузьминична сначала не подпускала Лану к сыну и после операции ухаживала за ним сама. Понятно, что виновной во всех сыновних несчастьях она считала только Лану. У пожилой женщины не было причин любить бывшую невестку. Но от переживаний и бессонных ночей у нее случился первый в жизни гипертонический криз. Ухаживать за Евгением стало некому, а рана его почему-то никак не заживала, воспалялась и гноилась.
Уже тогда в больнице Лана смотрела на бывшего мужа, обессиленного кровопотерей и измученного непрекращающимися болями, и понимала, что оставить его больше не сможет никогда. Он первым бросился защищать их дочь от своего же собственного озверевшего сына. Возможно, если бы Евгений не принял на себя тот ножевой удар, он достался бы их Риточке, которая, конечно же, сопротивлялась Вовке, как могла. Второй удар получил Юра и оправиться от него так и не смог. Очень серьезно пострадало легкое. А от отека второго он и умер в больнице. Может быть, Рите достался бы третий удар, если бы не Татьяна. Сын и собственную мать не пощадил, вонзил ей в бок нож, что его, к счастью, отрезвило. Он сам, страшный и окровавленный, пришел в зал, где по-прежнему гуляла свадьба, и попросил вызвать милицию.
Татьяне повезло: скользящий удар повредил только мягкие ткани. Она довольно скоро вышла из больницы и даже помогла Лане ухаживать за Евгением, хотя сама была еще довольно слаба после ранения. Лана вместе с бывшей подругой детства, сменяя друг дружку, дежурили возле Чеснокова ночами, пока он не пошел на поправку. Татьяна в те дни сильно осунулась, подурнела и даже стала чуть приволакивать правую ногу. Именно в правый бок она и была ранена.
Женщины почти не разговаривали, но Лана видела, как жадно Татьяна ловит ее взгляды, как ждет приветливого слова, однако пересилить себя так и не смогла. Татьяна Ермакова приносила ей только несчастья. Лана не имела права прогонять ее от больничной постели Евгения и принимала ее помощь, но общаться с ней так и не пожелала.
Когда Евгения выписали из больницы, Лана предложила ему поселиться в своей квартире, где продолжала жить с семьей Виталика, мотивируя это тем, что он слишком слаб, а Антонина Кузьминична еще должным образом не оправилась от криза. Чесноков усмехнулся и спросил:
– И что же скажут на это люди?
– С каких пор тебя стало интересовать то, что скажут люди? – удивилась Лана. – Наше семейство все время поступает вразрез с общепринятыми нормами, а потому мне кажется, что никто даже и не удивится.
– Возможно, ты и права… – задумчиво произнес Евгений.
– Переезжай. Саша с Олесей отделились на прошлой неделе. После смерти бабушки мои родители окончательно переехали на дачу, где отец в конце концов достроил теплый зимний дом, а Ольге подарил свою двушку. А на моей половине нашей большой квартиры теперь слишком пустынно.
– Ты только поэтому и приглашаешь?
– Женя, может быть, не стоит препарировать мое предложение и разбирать его на атомы? – отозвалась Лана. – Просто переезжай, и все.
– Да я перееду только за одно то, что ты вдруг назвала меня Женей. Я для тебя всегда был только Евгением… даже… в самые интимные минуты… Хотя, возможно, ты давно уже постаралась эти минуты навсегда выбросить из своей памяти…
Лана ничего не ответила ему, только посмотрела укоризненно: зачем, мол, обсуждать такие скользкие темы, когда и так житье не слишком сладкое. Каждый из них является пострадавшим.
И бывший Ланин муж, больше ни о чем не расспрашивая и ничего не уточняя, перевез свои вещи к Лане.
– Ну, вы, родители, даете! – выдохнул Виталик, когда увидел отца с чемоданами в той части их большой квартиры, которая принадлежала матери.
– Ты что-нибудь имеешь против? – смущенно спросил тот.
– Я? Как я могу быть против! Да ты что, батя! – И Виталик подошел к нему и даже приобнял за плечо.
Света, которая явилась позвать мужа на прогулку, всплеснула руками, а потом вдруг сказала:
– Если честно, я сама уже хотела предложить тете Лане позвать вас жить к нам. Вы не чужой нашей семье, а тут теперь места много. А вы вдруг сами решили! Вот ведь как все хорошо сложилось!
Довольно долго Лана и Евгений жили, будто друзья или родственники, которых жизнь неожиданно соединила под одной крышей. Несколько раз к ним наведывалась Антонина Кузьминична, уже вполне отошедшая от своего первого и, как она тогда надеялась, последнего гипертонического криза. Она призывала сына не позорить ее на весь Дольск и возвратиться в их квартиру.
– Не выдумывай, мать! – возмущался Евгений. – Чем это я тебя вдруг позорю?!
– Конечно, больше всего ты позоришь сам себя! – хорошо поставленным голосом вещала учительница на пенсии. – Эта женщина… – Антонина Кузьминична, не глядя на бывшую невестку, тыкала в нее указательным пальцем, как в былые годы в подобные треугольники, начерченные на доске, – гонит тебя в дверь – ты влезаешь в окно, она гонит тебя в окно, так ты – в дверь! Это же, в конце концов, просто неприлично, Женя!
