Через два часа опознали мыс Сан-Лоренсо, за ним высились Десертас, три островка которых пополняют архипелаг вместе с рифами Салважес. В эту минуту северный берег острова разворачивался перед глазами пассажиров по всей дикой мощи.
Создавая Мадейру, Господь, по-видимому, не пытался сделать ничего нового. Все те же высокие отвесные утесы, острые и дикие мысы, обрывистые горы, отделенные глубокими и мрачными долинами. В общем, модель Азорских островов, но увеличенная, удесятеренная.
Над каменистыми берегами тянется другое море – море зеленое, вместо волн ряды несметных гигантских деревьев. Устланные этим высокоствольным лесом как травой, горы громоздятся, все увеличиваясь, в середине подавляемые пиком Руиво, в тысячу восемьсот пятьдесят метров.
Мало-помалу сбоку выступил северный берег, наконец, мыс Сан-Лоренсо; восточную оконечность острова обогнули около трех часов. «Симью» приблизился к нему на расстояние меньше двух миль, и легко можно было заметить сигнальную мачту и маяк на краю.
Капитан тогда еще ближе подошел к земле, и весь южный берег развернулся перед глазами восторженных пассажиров.
То были сначала низкие скалы, образующие мыс Сан-Лоренсо, равно как косу, связывающую его с северной частью острова. Потом берег покрыли чудовищные уступы, поддерживающие центральные горы. За каждым из них прятались деревни, восхитительные на таком расстоянии: Мачико, Санта-Крус, Канисаль, которые Робер называл, когда проходили мимо них.
В четыре часа новый мыс, Кабо-Гаражан, поднимался перед пароходом. Нескольких оборотов винта достаточно было, чтобы обогнуть его, и несколько минут спустя «Симью» бросил якорь на рейде Фуншала, среди многочисленных судов, на мачтах которых развевались флаги всех наций.
Глава тринадцатая Решение анаграммы
В девятистах километрах от ближайшего пункта Европы, в семистах от Марокко, в четырехстах от Канарского архипелага и в четырехстах от острова Св. Марии Азорской группы, Мадейра имеет в длину около семидесяти километров и находится почти в точке пересечения тридцать ъретьего градуса северной широты и девятнадцатого градуса западной долготы.
Невозможно и представить себе более грандиозного оазиса среди морской Сахары.
От горной цепи, которая, поднимая свой крайний хребет до тысячи девятисот метров, проходит у северного побережья острова, как бы образуя его гигантский позвоночник, отделяются боковые звенья этой линии вершин. К северу и к югу, отделенные глубокими долинами, полными самой разнообразной растительности, они постепенно спускаются в море, изрезывая его, как кружевом, своими обрывистыми мысами.
Круты, прихотливы берега этой царицы северной Атлантики. Точно какой-то гигантский пробойник вырезал их каменную массу. Несравненный плащ зелени, смягчая слишком острые углы, округляя слишком заостренные вершины, падает каскадами до края утесов.
Ни в каком другом месте Земного шара растительность не отличается такой мощью и такой полнотой. На Мадейре наши кусты становятся деревьями, наши же деревья достигают колоссальных размеров. Там еще больше, чем на Азорских островах, уживаются рядом растения, свойственные самым различным климатам, произрастают цветы и фрукты всех пяти частей света. Тропинки обрамлены розами, и достаточно нагнуться, чтобы набрать земляники среди травы.
Что должен был представлять этот райский остров в момент его открытия, когда деревья, ныне относительно молодые, насчитывали много веков и покрывали горы своей гигантской зеленью? В ту пору остров был обширным лесом, не оставлявшим и пяди земли для земледелия, и первый губернатор вынужден был поджечь эти непроницаемые чащи. Летопись передает, что пожар длился шесть лет подряд, и говорят, что плодородие почвы происходит от этого, может быть необходимого в свое время, вандализма.
Больше всего Мадейра обязана этой пышной растительностью своему благодатному климату. Не многие края могут сравниться с ней в этом отношении. Менее высокая летом, чем на Азорских островах, менее низкая зимой, температура этих двух сезонов едва ли разнится на десять градусов по Цельсию. Это – рай для больных.
Поэтому они, особенно англичане, во множестве спешат сюда в начале зимы искать здоровья под лазурным небом. Отсюда ежегодный доход в три миллиона франков, остающихся в руках местных жителей, между тем как могилы, вырытые для тех, которые уже не покинут этот остров, делают из него, согласно известному меткому выражению, «самое большое кладбище Лондона».
На южном берегу Мадейры, у самого моря, громоздится амфитеатром главный город – Фуншал. Около тысячи судов ежегодно заходят на его открытый рейд, который бесчисленные рыбачьи лодки днем бороздят своими парусами, а ночью – фонарями.
Только «Симью» бросил якорь, как был окружен множеством лодок, управляемых полунагими детишками, крики которых сливались в резкий диссонанс. На своем английско-португальском жаргоне они предлагали цветы, фрукты или просили у потешавшихся пассажиров бросить в воду монету, и эти удивительные пловцы доставали ее на глубине.
Когда санитарный надзор разрешил свободное сообщение с землей, туземные лодки пристали к судну, предлагая высадить пассажиров на берег.
Бесплодные предложения в этот день, так как было уже больше пяти часов, – слишком поздно, чтобы предпринять осмотр Фуншала.
Только два путешественника сочли нужным покинуть пароход. В этих нетерпеливых легко было узнать молодую чету. Каждый с сумкой в руке, они вместе направились к шлюпке, которой незаметно сделали знак. С притворно-смущенным видом и со скрытой радостью, сверкавшей в потупленных глазах, они прошли быстро и скромно среди своих товарищей, сочувственные взгляды которых долго провожали их.
Остальные остались на пароходе. Программа заключала пребывание в течение шести дней на Фуншале; времени было тем больше, что в ней не упоминалось ни об одной экскурсии.
«26, 27, 28, 29, 30 и 31 мая пребывание в Фунша-ле» – вот что значилось в программе. Было ли это упущение со стороны Томпсона? Или же он предполагал, что Мадейра не имеет никакого пункта, заслуживающего внимания? На этот счет программа не давала объяснений.
Хамильтон взялся добыть дополнительные сведения.
После последней стычки они с Томпсоном не разговаривали. В отношении двух своих брюзгливых пассажиров, Хамильтона и Сондерса, администратор отбросил всякие церемонии. Всегда торопящийся, занятый, крайне любезный со всяким из их товарищей, он лишь с этими двумя оставался вежлив и холоден. Баронет сделал над собой усилие и подошел к ненавистному Томпсону.
– Как это, милостивый государь, – спросил он заносчивым тоном, – вы не объявляете ни о какой экскурсии в течение шестидневной стоянки у Мадейры?
