— Я не стал переносить наблюдение на другой день, потому что неизвестно, когда люди освободятся. Мне дали одного «топтуна», его я отправил к дому Джангирова, — объяснил Юрий Алексеевич, — а вместо другого сам поеду на улицу Нефтяников. Я ведь все равно собирался последить за офисом «Альянса», не терпится узнать, сработала ли наша уловка.
— Вы, если что-то выяснится, звоните мне в любое время. Я уж тут рукой махнул на сон, в Москве отосплюсь.
Затем Александр Борисович, как и обещал, позвонил Цаголовой. Витиевато — вдруг телефон прослушивается — намекнул, что идет по следу, есть надежды на оптимистичные результаты. Любовь Ивановна попросила следователя зайти к ней. Ему показалось, что приглашение сделано не из простой любезности. Может, ей удалось что-то узнать, и она тоже опасается говорить подробности по телефону. Даже если фээсбэшный лейтенант уже пришел домой, какое-то время для визита к Цаголовой у него есть.
— Если хотите, я могу попросить, чтобы за вами заехала машина.
— Ну что вы, Любовь Ивановна! Тут и пройти-то две остановки, о чем речь.
— Быстро, однако, вы освоили наш город. Некоторые подолгу живут и то плохо ориентируются.
Когда Турецкий пришел, Любовь Ивановна провела его в комнату, где при их появлении из кресла поднялся сухощавый старик с очень умным, хотя и несколько сердитым лицом. Это был отец Цаголова, Беслан Ибрагимович, известный в городе адвокат, да и во всей республике его знали как хорошего специалиста. Много громких выигранных дел было на счету этого человека.
— У Беслана Ибрагимовича в Назрани видимо-невидимо знакомых. Вдруг он чем-то сможет вам помочь, — объяснила Цаголова присутствие свекра. — У него удивительная память.
Одним из необходимых качеств настоящего юриста является умение слушать. Беслан Ибрагимович обладал им в полной мере. Он так уютно сидел, перебирая руками деревянные четки, так доброжелательно смотрел на собеседника, поддакивая тому, что без всяких расспросов хотелось выложить все мало-мальски интересные подробности.
Внимательно слушая рассказ Турецкого о сегодняшних поисках, он одобрительно кивал. Когда тот произнес фамилию лейтенанта, протаранившего на «Ниве» цаголовскую «девятку», его брови многозначительно поднялись. Чувствовалось, ему хочется что-то разъяснить, однако перебивать собеседника он не стал и заговорил лишь тогда, когда убедился, что следователь полностью высказался.
— Между прочим, я хорошо знал деда этого Руставела. Он работал в угрозыске, достойнейший чело, — век. Многим он помогал чем мог, мне в том числе. Сына я его знал, можно сказать, с момента рождения. Он ровесник моего Беслана. Что же касается внука… — Старик задумался, прищурив глаза и перебирая пальцами четки. Потом сказал: — Это произошло в разгаре перестройки. После конфликта с осетинами наш народ стал взвинченный, нервный. Осетины издавна дразнили нас, называли «танак шар» — «мягкое темя», значит, как у ребенка. То есть намекали, что ингуши недоразвитые, ненормальные. Но ведь нашим тоже пальца в рот не клади. Старались всячески показать свою прогрессивность. Особенно в этом смысле прилагала усилия молодежь, в результате чего сделалась более распущенной, чем обычно.
Понахватала внешние признаки цивилизации: неоновые вывески, дискотеки, баночное пиво, видеокассеты… И Руставел тоже сбился с пути истинного. Он познакомился тогда с девушкой, недавно, кстати, они поженились, и, как настоящий джигит, хотел ухаживать красиво. В понимании нынешних подростков это упирается только в деньги, и тут он согрешил.
Дело в том, что его мать работала в канцелярии окружного ГАИ, и Руставел часто заходил к ней туда. Один раз был у нее, в это время мать куда-то вызвали, отсутствовала она долго. На столе у нее лежало много бумаг, мальчик их перебирал от нечего делать, и ему попался на глаза протокол, в котором было написано, что некоего водителя задержали за грубое нарушение, у него отобрали права. В протоколе указаны телефоны этого нарушителя, адрес. Права тут же пришпилены. Так вот, Руставел стащил эти права, позвонил нарушителю и предложил ему выкупить их.
Не стану вдаваться в подробности, как это выяснилось. Но… Налицо и кража, и мошенничество. Преступник несовершеннолетний, мать работает в ГАИ, отец в ФСБ. Ситуация не из приятных, и тогда мой Эдуард вызвался поговорить с мальчиком. Тот умолял не давать ход делу, простить его. Эдуард сказал: «Я готов пощадить тебя при одном условии: если ты расскажешь всю правду при твоих пожилых родственниках».
Должен сказать, осуждение стариков для горцев является крайне суровым наказанием, одним из самых страшных. Иной тюрьму предпочтет стариковскому суду. И тем не менее Руставел согласился. Раз он виноват, то после исповеди перед стариками обязательно станет другим человеком. Так получилось и с Руставелом — после того случая он вел идеальный образ жизни. Много учился, читал, хорошо выполнял любую работу, у него воспитанные друзья, замечательная жена. Родители на него не нарадуются.
Вы вправе спросить, к чему я клоню, Александр Борисович, какое у меня имеется предложение. А предложение такое: давайте я встречусь с Руставелом один, без вас. Думаю, мне, как старику и земляку, он скорее расскажет некоторые вещи, чем официальному следователю из Москвы. Не потому что он лгун или трус. Просто бывает разная откровенность… Наверное, вы понимаете, что я имею в виду?
Турецкий согласился. Доверительные беседы частного толка приносят большую пользу. Ему самому таким образом приходилось «раскалывать» такие крепкие орешки, что коллеги потом диву давались.
Позвонив Руставелу, они застали того дома. То, что у Беслана Ибрагимовича есть шансы на успех, следователь понял, когда услышал его телефонный разговор с Султановым. Слушая слова одного из собеседников, легко был понять, что первым желанием Руставела было отказаться от встречи вообще, потом перенести ее на другой день. Однако взвешенные фразы мудрого старика точно попадали в цель, чувствовалось, что сопротивление оппонента слабеет, трещит по швам, вот оно уже окончательно сломлено, Беслан Ибрагимович говорит Руставелу, что сейчас подъедет к нему, и Турецкому ясно, тот встретит с распростертыми объятиями гостя, о котором несколько минут назад и слышать не хотел.
— Вы как поедете туда?
— Я на машине.
— На машине? — Нетактично получилось, но Турецкий не мог скрыть своего удивления.
— По-вашему, я такой дряхлый, что не могу держать в руках руль? О, угадал ваши мысли. Это просто смешно. — Цаголов в самом деле добродушно рассмеялся. — Мне, уважаемый, всего семьдесят шесть лет. По кавказским понятиям, подросток. Я могу кочергу узлом завязать. Правда, — тут он по-ребячески прыснул, — развязать уже не могу.
— Беслан Ибрагимович, если можно, я поеду с вами и подожду в машине.
— Логично. Вам же не терпится узнать, что расскажет Руставел.
— Да. И понаблюдать для страховки хочу. Мало ли что.
Цаголов хотел было возразить, сказать, что за себя он совершенно спокоен. Однако, вспомнив про похищение сына, промолчал. Лихие времена, лихие нравы. Хотя на его веку таких смутных периодов — не сосчитать.
