Нежно закидываю руку ему за шею.
– Королек мой!..
Утром в мой сон вторгается настойчивое пиканье будильника. Секунду-другую разнежено соображаю, где нахожусь, и выныриваю из-под одеяла. Из кухни доносится волнующий запах кофе, но наваждение закончилось. Гляжу на лысеющего мужчинку с круглым, как у майского жука, брюшком, и диву даюсь: неужели когда-то он казался мне обольстительной помесью ангела и демона? И на его вопрос: «Мы еще встретимся, Натуся?» – отвечаю небрежно: «Зачем?»
Он унижен и оскорблен, и это доставляет мне злорадное удовольствие. Так-то, миленочек. Четырнадцать лет назад ты покинул несчастную Натку. И она была в состоянии страшного отчаяния и очень близка к самоубийству. А теперь я бросаю тебя, пузанчик! Брысь!..
Он искоса поглядывает на меня, склонив кудрявую головку в веночке из роз, и его пухлые губки изгибает понимающая улыбка…
Но дома ощущение победы улетучивается. Выйдя перед сном на балкон, гляжу во двор. Круг луны налит сияющей желтизной. Вокруг него светится дымка. Прошу: «Пожалуйста, научи глупую Натку, чтобы она стала такой же ледяной и неприступной, освободи от глупых страстей и страданий». Но луна холодно и насмешливо смотрит на меня из темной синевы.
Автор
Четыре дня Королек наслаждался деревенской идиллией. На пятый день виртуозно раскрашенный осенью простор начал его утомлять. На шестой, как магнитом, потянуло в город. Это желание становилось все невыносимее.
Спасает его звонок, электропилой взрезавший утренний сон. Продирая глаза, Королек нашаривает лежащий на сложенных джинсах мобильник.
– Ну как, человече, отметил веселый капут Воланда? – гудит Акулыч.
– Само собой.
– Сколько выдул?
– Штук пять.
– Мало. Ну да хрен с тобой, птаха певчая, прощаю. Тем более что нынче тебе предоставляется возможность исправить свой архигнусный проступок и оприходовать в тройном размере.
– Погоди… Неужто?..
– Вот именно. Пымали киллера, а уж он раскололся и сдал саму. Взяли тепленькую. Вместе с помощничком. Только боюсь, не сядет она, сердешная.
– А что так?
– Крыша протекает. Такое баба несет… Ей, вишь ли, во сне императрица на черепушку корону надела. С брюликами. Дескать, носи, будущая царица всея Руси. Вроде как она без пяти минут президент державы, а потом и всего нашего земного шарика. В общем, Наполеон в юбке и колготках. Так что по моему разумению светит ей дурдом. Вертайся, милок. Небось соскучился по ментовскому ремеслу.
Королек отключает мобильник. Сердце его раскачивают радость и едкое сожаление. Все-таки Плакальщица ушла от него – скрылась туда, где нет ни закона, ни тюрьмы, только распаляющие воображение феерические картины невиданного могущества и славы.
– Кто звонил? – тревожно спрашивает проснувшаяся Анна.
– Акулыч… Спи.
Анна покорно смыкает веки. Королек осторожно прикасается губами к ее губам, одевается, выходит в сени, потом, звякнув щеколдой, на улицу.
Утро. Тишина. Где-то тявкает собака. Вдалеке тарахтит мотор. «Как это просто и естественно, – думает Королек, – честная достойная жизнь на природе, зачем человек рвется в громадные города, в скопище тел и желаний, суету и порок? Вот и Плакальщица кинулась в город в погоне за призрачной мечтой. Впрочем, – усмехнувшись, возражает он себе, – не мне об этом рассуждать, я сам – цветок на асфальте и ни за какие коврижки не променяю бензиновый смог на сельский кислород».
Он полной грудью вдыхает вкуснейший, настоянный на осенней листве воздух и, скрипнув дверью, возвращается в избу.
– … По-моему, самые чудовищные злодеи – те, кто убивает по расчету, руководствуясь холодным разумом. Целесообразностью. Возьми, к примеру, Клавдия. Он прикончил брата-короля только потому, что сам хотел править страной. А когда понял, что племяш догадывается о его преступлении, решил убрать с дороги и его. Ни к брату, ни к принцу Гамлету у него и ненависти-то не было.
Плакальщица – из той же породы. Старики наверняка не вызывали у нее негативных эмоций. Но у них были квартиры, то есть бабло, так необходимое для ее карьеры, и она спокойнехонько пошла по трупам…
Королек и Анна стоят на крыльце. Выглянув из-за леса, брызжет светом утреннее солнце. Мимо, отчаянно тарахтя, переваливаясь и пыля, проезжает синий трактор, ведомый пьяницей и философом Кешей.
– Все, шабаш. Отдохнули, пора и честь знать. Ох, до чего ж я соскучился по цивилизации! Так хочется снова увидеть любимую женщину в туфельках на каблучках!
– В кроссовках я тебя не вдохновляю?
– Ты окрыляешь меня в любом виде. Даже в голом, – коротко хохотнув, Королек прижимает Анну к себе. – А ведь, помнится, ты предсказывала, что Плакальщица совершит еще немало ужасных злодеяний. Ошибочка вышла, госпожа прорицательница.
– И все-таки мне тревожно. Сама не могу понять, отчего. Давай отложим отъезд.
– Но Плакальщицу повязали, а заодно ее помощника и киллера. Кто нам сейчас страшен?
– Не знаю. Но моя душа неспокойна.
– Доверяю твоей интуиции, хотя ума не приложу, как потом отбрешусь у начальства. Но завтра отбываем непременно. Дальше отлынивать от работы не имею права. Так что потихоньку собирайся домой, радость моя…
* * *
Сначала под колесами «жигуля», покачивая и то и дело встряхивая трех сидящих в машине людей, проносится проселочная дорога, вся в колдобинах и колеях; потом – ровный асфальт автострады; и вот уже маячат на горизонте коробчатые городские окраины, угрюмые и унылые.
Машина въезжает в город.
– Твоя тревога прошла? – интересуется у Анны Королек.
– Только усиливается.
Королек ловит в зеркальце лица подруги и сынишки, подрагивающие в полутьме кабины, и с горечью думает о том, что и сейчас Анна не проявляет к малышу теплых чувств. Могла бы обнять хоть напоследок.
Город обступает машину, и неясно, то ли она несется вглубь него, то ли он втягивает ее в себя, проглатывая, как пылинку.
– Илюшка, хочешь у нас переночевать? – глядя в зеркальце, предлагает Королек. – Завтра отвезу тебя с садик.
– Хочу, – звонко отвечает Илюша. Возможно, ему не терпится домой, к маме, но если папа Королек сказал, он не перечит.
После избы родная блочная высотка кажется Анне и Корольку милой и уютной. Даже заплеванный подъезд с покореженными почтовыми ящиками, даже оскверненный лифт вызывают умиление. Они дома.
Оказавшись в незнакомой квартире, Илюша сначала стесняется, робеет, а затем принимается обживать ее с таким гиканьем и грохотом, что Королек только крякает. Анна стискивает зубы, но не рискует обуздать буяна, чтобы не огорчить Королька.
