Троица остановилась в паре метров. Корабышев приличия ради кашлянул. Старшой выпрямился, посмотрел на них.
— А-а, вернулись. Скоренько. — И, продемонстрировав только что сорванный, пупырчато-колючий огурец, сказал довольно: — Хороши огурчики?
— Отличные, — едва ли не радостно отозвался Корабышев.
— А почему? — спросил Старшой, подхватывая с земли лукошко и бережно опуская в него огурец. — Да потому, что вот этими самыми ручками, горбом выращены, потом политы. И все с любовью. Ну, пошли в дом, чего тут стоять?
Он пошел к дому, не обращая внимания на липнущую к сандалиям последождевую грязь.
В доме Старшой поставил лукошко на резной, красного дерева столик в прихожей, указал на лестницу.
— Туда.
Он сразу переменился. Стал не то чтобы хмурым, но каким-то блеклым, безрадостным, словно бы жизнь доставляла ему только хлопоты и ничего больше. Одна радость и была у него — огурцы-помидоры.
В кабинете Старшой плюхнулся за внушительный письменный стол, абсолютно не Вязавшийся с сандалиями и панамой. Теперь он выглядел не как дачник, а как нелепая карикатура на дельца.
— Садитесь, чего стоять? — Старшой указал на резные, обтянутые гобеленом стулья.
— Спасибо, — отозвался за всех Козак. — Постоим.
— Не устали еще, на ногах-то? У нас говорят, в ногах правды нет.
— А у нас: волка ноги кормят, — парировал Козак.
Старшой посмотрел на него долгим взглядом, но, поскольку Козак остался невозмутим, только кивнул.
— Ладно, была бы честь предложена. Ну? Чем порадуете?
— Все в порядке, — сообщил Козак. — Все сделали, как договаривались.
— Ну и хорошо. А с Ляпой что?
— Успокоился Ляпа.
— Ага, — Старшой кивнул удовлетворенно. — Не наследили?
— Да нет вроде. Все сделали, как договаривались.
— Так «да», «нет» или «вроде»?
— Нет, — твердо ответил Толик. — Сработали чисто.
— Хорошо. А с капитаншей как? Ну, со Светлой?
— Как планировали, — взял слово Козак. — Прихватили, пуганули немного. Документы показали. — Он сдержанно улыбнулся. — А Катерина-то ваша, хитра оказалась, едва не провела. По мобильному жениховский номерок набрала по-тихому и стала нам наводящие вопросы задавать.
— Хорошо, вовремя заметили это дело, — поддакнул Корабышев.
— Мне даже играть ничего не пришлось, — закончил Козак. — Думал, своими руками задавлю ее там.
— Не задавил?
— Сдержался, — улыбнулся Козак.
— Ну и молодец. — Старшой откинулся в кресле, сжал кулак. — А со «стволом» как? Все нормально решилось?
— Как задумывалось, так и решилось, — подтвердил Козак.
— Ну и прекрасно. Молодцы. — Старшой помедлил. — И что вы думаете с ней дальше делать? Со Светлой? Она нам вроде не нужна больше?
— Пусть себе живет.
— Как это? — продолжил Старшой. — Она же вас видела.
— Ну и что? — пожал плечами Козак. — Кому она расскажет? А если и расскажет, не беда. Пусть поищут.
— Долго искать придется, — поддакнул Корабышев.
— Нет, погодите. — Старшой явно растерялся, чем доставил тощему Толику большое удовольствие. — Мы так не договаривались. Баба она башковитая. Вас видела, с фээсбэшником этим общалась, на остальных выйти может. Допетрит ведь. Как бы проблем с ней не возникло?
— Тогда зачем спрашивать? — спросил Козак равнодушно. — Мы свою часть работы сделали, как договаривались. Не сегодня-завтра она в СИЗО окажется. Неужели у вас там знакомых нет? Боитесь Светлую? Сделайте так, чтобы она из СИЗО не вышла.
Старшой тяжко задышал, посмотрел в окно. На верхней губе под широким носом выступила испарина. Он волновался, и это не укрылось от гостей.
— Вам это… проще было бы. Я имел в виду, чтобы она вообще до СИЗО не доехала, — сказал Старшой едва ли не просительно.
Козак и тощий Толик переглянулись.
— Мы и так за вашими людьми грязь подтираем, — произнес негромко Толик. — На «Палермо» наследили. Ляпу на нас свалили. Им, видите ли, не сподручно. А нам сподручно? — он говорил не как подчиненный, а как начальник. Ну, или по меньшей мере как равный. — Теперь еще со Светлой разбираться? Нет уж. Ваши парни такие «бобы» получают — не грех им иногда и поработать. Кстати, хотел бы обратить ваше внимание на такую деталь: мы Светлую не боимся, а вот вы боитесь. И правильно делаете, кстати. Это она пока в запаре не сообразила, за что зацепиться. Но сообразит, будьте уверены, она — женщина умная. А уж когда Светлая в вас вцепится — сушите сухарики и расплетайте носочки.
Старшой поерзал, повздыхал, а что он мог возразить? Да и кто бы стал его слушать?
— Ладно, скажу ребятам. Они ею займутся.
— Только не очень спешите, — предупредил Козак. — Выждите хоть маленько приличия ради. А то что-то многовато мертвяков получается для одного-то дня.
Старшой побарабанил пальцами по столу, сказал:
— Роза утром звонила. Извинялась за своих. Поняли наконец, с кем дело имеют. Теперь, когда с Ляпой решили, можно спокойно эту целину вспахивать. Насчет той партии, о которой мы договаривались. Когда я могу рассчитывать получить товар?
— Ребята звонили с дороги, к одиннадцати будут, — ответил Козак, доставая из кармана сигареты и закуривая. — Машины подгонят к «Царь-граду», оставят на стоянке. Вот здесь номера. Шофера часиков в двенадцать спустятся в кабак поужинать, выждите минут пятнадцать для верности и можете забирать.
— Понял, — Старшой улыбнулся. — Наш процент… Обычный?
— Согласно уговору, — кивнул Козак. — Мы партнеров не обманываем.
— Отлично, отлично, — Старшой только что ладони не потер. — А с остальными как? Я имею в виду Кроху, Манилу. Ничего не меняется?
— Как договаривались.
— Ага, — кивнул Старшой. — Ну и хорошо. И отлично.
Когда троица вышла на крыльцо, красавец как раз прикуривал очередную сигарету.
— Саш, а, Саш, — серьезно спросил Толик. — Не боишься, что никотин из задницы закапает?
Красавец моргнул, не зная, как реагировать — то ли кинуться в драку, то ли сказать «спасибо» за предупреждение.
— А хоть и закапает, — вступился Козак. — Его дело. Саша — мужик башковитый, и на этом бабки сделает. Устроится на скотобойню лошадей травить, — и засмеялся примирительно, давая понять, что они просто шутят.
Красавец улыбнулся, поначалу неуверенно, но затем, словно поверив в искренность гостей, широко и белозубо.
— Так что, не передумали насчет баньки вечером? А то давайте, бабки есть.
— Нет, Саша, не передумали, — ответил Козак.
