— Будем брать. В случае чего — нападение при исполнении. А так — посадим по полной. Эй, Кузя, вставай. Я его держу…
Наверное, ради дочери Кирилл при аресте не позволил себе ни криков, ни матерных выражений, ни сопротивления вообще. «Недееспособная» — это значит сумасшедшая. Петров видел таких — тихих и улыбчивых. В знак особого расположения они могут подарить на День милиции голову соседа. Правильно, папашка, лучше не скандалить.
— Сейчас вы все получите. — Глазами большого больного пса Кирилл посмотрел сначала на телефон, затем — на дверь. — Сейчас…
— Бабуля, — выкрикнул Кузин напарник. — Мы его забираем. За нападение на сотрудника милиции и по подозрению в убийстве жены.
— Сынок, ты можешь хранить молчание… — строго сказала Марья Павловна.
— Особенно если выйдешь с зоны и уедешь жить в Америку! — Буцефал поощрил Кирилла пинком под зад.
— Не надо, пожалуйста, не надо! — Недееспособная девочка выскочила в коридор и обвела безумными глазами присутствующих. — Не надо же… — Она вцепилась в отцовский пиджак и надула губы, готовясь к истерике. На взгляд Петрова-Водкина, реагировала на происходящее она вполне адекватно. Пока…
— Уйди, Ляля, — сквозь зубы сказал Кирилл. — Уйди. Мама, ну что же ты…
— Чем больше ребенок разнервничается, тем сильнее достанется этим от Глебова, — спокойно заметила Марья Павловна.
— Ну, не надо же… Не надо. — Девочка заметно побледнела и задышала слишком часто. Может, симулирует? Взгляд ее, казалось, приобрел какую-то строгую осмысленность. — Не смейте! — что есть силы закричала она и бросилась к двери. — Не пущу, не смейте… Нельзя… Нельзя… Плохо…
— Тебя забыли спросить, — сказал Буцефал равнодушно.
Ляля повертела замок и, распахнув настежь входную дверь, спокойным, трезвым и очень тихим голосом сказала:
— Если вы его арестуете, то следующей будет мама Жанна…
Она посмотрела на Кузьму ласково и понимающе… Так глядела на него Леночка, когда Петров-Водкин пытался навести в доме порядок. Что-то прощающее и презрительное было в этом взгляде.
— Она точно дебилка? — спросил Кузьма Григорьевич у Марьи Павловны.
— Ага, точно… Смотри, как побежала, — ухмыльнулся Буцефал.
Глебов знал, что его присутствие ТАМ не только желательно, но и необходимо. Никто из членов семьи его внучки не мог решить, а точнее — уладить деликатную проблему, возникшую в результате безвременной кончины Даши… Глебов усмехнулся: почему безвременной? Его дочь ушла гораздо раньше… Ушла совсем-совсем молодой… Дарья пережила ее на пятнадцать лет, что само по себе — много… А уж Глебов рядом с Лялечкой — просто библейский персонаж.
Он спешил. И не спешил… Он был страшно раздражен. Но не взволнован, нет. Все шло так, как должно было… И в этом был магический смысл. В живых оставались те, кого он хотел и мог оставить для внучки…
— Садись, не стой над душой. Стоящий всегда раздражает сидящего, если сидящий, конечно, умнее…
— А вы — умнее? — насмешливо спросил посетитель.
— А ты сомневаешься? Да ты нахальный. Учись держать дистанцию, парень. Скажи, вот эти листовки: «Выражаем глубокое соболезнование мэрии по случаю приезда президента, вам придется бессовестно врать, прогибаться и снова врать» — это твоих рук дело? Что за армия Трясогузки? И вообще, с кем ты связался? При чем тут городские власти…
— А разве не правда?..
— Нет, не правда. А вот это что: «Всем трижды судимым — по губернии». Ты вообще думаешь, что делаешь?..
— Но вы же велели — порезче… У меня еще об Амитовой есть. О ее дочери, «похождения высокорожденной проститутки».
— Да кто тебе позволил? — Глебов посмотрел на часы. Ему надо быть ТАМ. Он чувствовал, что ТАМ — плохо. Что его Лялечка дрожит как осиновый лист, а после этого, пожалуй, опять впадет в привычное долгое безумие… За что это девочке? Впрочем, он был уверен, что тела ТАМ уже не было, когда пришла внучка, тела ТАМ уже не должно было быть. — Кто тебе позволил? Ублюдок! — Несмотря на то что все внутри клокотало, он говорил тихим, спокойным, почти равнодушным голосом. Он давно просчитал — так больнее, обиднее. Глебов брезгливо перебирал бумаги, принесенные птенцом, и думал, лихорадочно соображал, как правильно отреагировать на ту главную, которую он, Виктор Федорович, увидел, приметил сразу… Он, Глебов, ходил кругами. Он никак не ожидал наткнуться на такое. Он и не предполагал, что парень так глубоко копнет. Мальчик оказался способным. Он далеко пойдет.
— Если бы ты раньше начал использовать голову… — Глебов поднял глаза и встретил уверенный, жесткий взгляд. Такими были его теперешние «подзащитные» — те, что раскачивали лодку, те, что плевали в систему… Так сказать, новые инакомыслящие. И где теперь прежние — благородные диссиденты? Он их повидал — Виктор Федорович Глебов, партийный стаж которого вдвое превышал возраст сидящего перед ним. От инакомыслящих осталось одно только воспоминание, а взгляд их — дикий и гордый — унаследовали отморозки. Типа вот этого. — Никогда, щенок, никогда ты больше не посмеешь об этом вспомнить. Забудь о том, что сделал по моему личному поручению. Чтоб ни слова об этом… Никогда! Это ясно?
— Ясно. — Он улыбнулся и хрустнул пальцами. — Пока — не буду.
— Ты слишком умный для парламента. Таким, как ты, место…
— На кладбище, я знаю, Виктор Федорович. Даше записку показать?..
Этот паршивец не дал Глебову сосредоточиться. Отнял главные последние минуты и вырвал из рук нить разговора.
— Я вообще не могу понять, зачем ты мне ее притащил. — Глебов брезгливо поморщился и снова взглянул на часы.
Двадцать минут назад звонила Марья. Районных еще не было. «Скорая» увезла тело… И как же он забыл спросить о Лялечке?.. Как она там? Даша не Афина… Сохранить тело для нее всегда было важно. Если не считать кое-какого профуканного таланта, это недурное тело было ее единственным оружием.
— Она умерла, — сказал Виктор Федорович очень-очень спокойно. Как бы вдруг, как бы невзначай. — И тебе, миленький, придется давать показания. А в следующий раз ты будешь немного умнее. Если выйдешь…
— Ах вот как? — Тот, которого звали Славиком и которого Глебов почему-то избегал называть по имени, вопросительно поднял бровь. И никаких эмоций. Холодно и достойно. — И что теперь?
— Ничего, мой мальчик. Хотя… — Ну вот и все, Глебов снова почувствовал себя на коне. Справился с ситуацией. Жаль Жанну… Она никогда не умела выбирать подходящих партнеров. Более того, она находила таких редких мужчин, которые были равнодушны не только к ней и вообще к любви, но даже — к смерти… Сейчас этот мальчик прямо просится в камеру. В одну с Кириллом камеру. И это было даже смешно. Глебов чуть растянул уголки губ и замер, хищно вглядываясь в почти детское лицо визави.
Как интересно все складывается! Как лихо все это было закручено. Ляле-старшей это бы понравилось. Размах, шик, отличный ход! Если мальчик не имеет к этому отношения, то, во-первых, должен подумать о матери, во-вторых, о той женщине, с которой живет. И то и другое должно оставить на лице след беспокойства. А если имеет, то все правильно — тупое, глухое равнодушие… «Я — не я, и хата — не моя».
