Можно, да… Противно только. Жалкий конец для бойца.
Забавно — я и забыла, что когда-то им была. Сейчас — нет. Не боец. Так — загонщик дичи.
Ну что, раскинем камни судьбы?… Я переключила личный маячок на общую волну и стала ждать, когда за мной придут. Хочу знать, против кого играла, хотя бы и напоследок.
Шаги послышались на удивление быстро, не прошло и десяти минут. Я внутренне подобралась, захваченная давно позабытым азартом.
— Великие Создатели, нашла! Я так боялась, что… Какой же это идиотский прибор! — лепетала стоящая передо мной… Марлен, стискивая в тонких пальцах наручный радар.
— Что вы здесь делаете? — Да что же я несу… — Вы одна? И почему…
Я недоуменно смерила взглядом черную форму Корпуса, которая болталась на ней как на вешалке. Потом спохватилась и отключила маячок.
— Здесь оставаться нельзя. Сигнал засекли наверняка не только вы. Нужно как можно быстрее… Почему вы на меня так смотрите?
— Мне сказали… — ее губы задрожали. — Сказали, при посадке одна из боковых консолей сошла с креплений… и вы… и вас… Сказали, сердце не билось, и…
— Значит, ошиблись, — отрезала я. — Правда, не до конца. А поскольку вы не в состоянии меня нести, надо уходить прямо сейчас. Нападающие сейчас на корабле?
— Н-не знаю. Думаю, нет. А… вы не можете ходить? Позвоночник, да?… Наверное, это очень больно.
— Не особенно, — я прислушалась к ощущениям и без особого удивления констатировала — действительно не особенно. Видимо, машинально отключила нервные окончания. Сердце не билось, тоже мне… — Я немного по-другому устроена. Профессиональная специфика.
— Вы еще и на себе эксперименты ставили? — бесцветные бровки недоверчиво приподнялись, но кивнула девушка со знанием дела: — Тогда понятно.
— Раз понятно — рассказывайте, как вы смогли спастись, где остальные… Хотя, нет. Этого лучше не рассказывайте. Лучше — где нападающие.
— Не знаю! — в огромных глазах заблестели слезы, но бледные тонкие губы решительно сжались. — Когда началась стрельба, нас с Алиссо оставили в каюте, и еще Чезе остался. И несколько солдат тоже. А потом, когда стрелять стали совсем близко, Аллисо сказала переодеться в ее мундир, а сама надела мое платье. И забрала мой маскировочный амулет. Потом дверь начали ломать, она толкнула меня под стол с голографом — он совсем низкий, я почти ничего не видела. Их всех увели… я думаю. Или унесли — ни одного трупа не было. Потом… еще стреляли. Где-то далеко. А потом перестали…
Марлен замолчала. Я тоже молчала, гораздо лучше перепуганной девчонки понимая, что произошло. Они все поступили правильно, мои ребята. Даже слишком правильно — о том, что будет с Алиссондрой, когда обнаружат подлог, я запретила себе думать. Единственным шансом агентов выжить было напасть первыми и перебить всех штурмовиков, поскольку улететь мы уже не могли — этот корабль уже никогда и никуда не полетит. И основные силы были брошены на это.
Значит, не помогло, не хватило. Сил.
Ладно, потом подумаю. Иначе сил не хватит и мне.
— Меня-то вы как нашли?
— Алиссо дала это, — Марлен кивнула на свой радар, засунутый за ремень. — Если понадобится искать…
— Ладно, — я вздохнула и поползла к двери в коридор. Девушка двинулась на полкорпуса впереди, отпихивая с моей дороги препятствия полегче. Да, фарры, самоубийство отменяется по техническим причинам, как ни хотелось сделать красивый жест напоследок. И буду я сейчас, забившись в какой-нибудь тихий уголок и вопя трехэтажным матом от боли, за пару часов сращивать то, на что по уму нужно потратить неделю. И если меня не убьет болевой шок и прибежавшие на шум штурмовики, буду потом шарить по кораблю, выискивая кислородные баллоны с масками, поскольку времена, когда собственные легкие можно было заставить дышать любой гадостью, для меня прошли безвозвратно, а у Марлен такой возможности не было никогда. А там уже и усилитель можно поискать — чай, не помрем от голода до прибытия кавалерии.
К сожалению, все эти планы имели одно слабое место, и мироздание не постеснялось ткнуть меня в него носом — завернув за очередной поворот коридора, Марлен тихо охнула, а секунду спустя на мой затылок с размаху опустился приклад.
Глаза я открыла в уже знакомом грузовом отсеке. На руках матово поблескивала риатиновая сетка. Связывать калеку, видимо, побрезговали. Идиоты. Во-первых, риатин не такая уж панацея от ментальных фокусов со стороны противника, а во-вторых…
Откуда-то справа послышался тоненький вскрик.
В паре шагах от меня, сидя на полу, рыдала Марлен. Над ней стояло около десятка безликих фигур, одетых в темное, с штурмовыми стволами за плечами. Причитания, перемежающиеся вскриками, переросли в совсем по-детски горький плач. Неприятно кольнуло сердце. Эхо разбегалось волнами, и, отражаясь от стен, множилось, множилось, множилось… и вот уже в темном стальном коробе рыдают десятки, сотни детей.
Я мотнула головой, отгоняя эхо. Звякнула металлом сетка на руках, темные фигуры обернулись с каким-то детским удивлением — жива? Правда? Ну и ну…
А хрупкая фигурка в черной форме с чужого плеча вскочила с пола и бросилась ко мне. Подбежала и спряталась за моей спиной от темноты.
Через долю секунды на меня в упор смотрело полдесятка дул, кто-то бросил: «Да оттащите вы ее, уже давно нужно было отходить»… Один из наемников сломал строй и шагнул вперед, мельком встретившись со мной взглядом.
Я знаю, что такое «отход». Уничтожение лишнего груза. И лишних пленных.
Девочка за моей спиной, по сути, лишняя тоже. Пройдет половина сезона, и ее «утилизируют» точно так же.
В ушах гуляло эхо детских слез, всех слез, которые я слышала за свою жизнь. Гуляло и не находило выхода, множась где-то внутри и заставляя сердце болеть. Ему вторил неслышный, тоненький, но такой реальный голосочек неродившегося ребенка, который оплакивал свою мать. Он стонал в моей голове, стонал и просил за себя и за нее. Почти словами. И я почти слышала его…
И потому, когда мужские руки потянулись мне за спину, к той, за кого просили, я дернула за рукоятку, торчащую из чужой кобуры, вырвала пистолет и нажала на курок. Полдесятка стволов рявкнули разом, но навстречу слепым глазкам пуль полетели детские слезы. Эхо плача детей всего мира, слабые отзвуки чужого горя и обиды, сила чувств маленькой женщины, обреченной до конца жизни нести на плечах тяжкий груз, но главное — слезы неродившегося ребенка, просящего за свою мать. Эхо, сплавленное воедино лазурным, отмытым этими слезами сиянием случайного прохожего — меня, сиянием, никогда еще не бывшим столь чистым и никогда не горевшим так ярко, совершая невозможное…
Риатин вспыхнул и осыпался бурой пылью. Пули ушли в потолок, сметенные одним силовым ударом, за ними полетели винтовки. На кончиках пальцев заплясал холодный голубоватый свет безграничной власти… А в горле заклокотала кровь. Нужно еще, совсем немного… даже если уже нельзя.
