Сейчас, в ожидании Чумбоки, уснуть не удавалось: мешал острый запах гари. Разговаривать с Красюком ни о чем не хотелось. И он лежал с открытыми глазами, глядел в темнеющее небо и безвольно следил, как сами собой ворочаются в голове мысли.
Думалось о том, что теперь, хочешь не хочешь, им с Красюком придется возвращаться на вахту к Дубову, что срок им, конечно, добавят, но, может, не такой уж большой, если самим вернуться, а не дожидаться, когда изловят… Но прежде надо наведаться в Никшу, навестить Татьяну Ивакину, сообщить ей, геологу, о касситерите, найденном у Долгого озера. Пусть именно она заявит о месторождении, пусть это будет последним Сашиным открытием… Оттуда же, из Никши, можно будет позвонить Плонскому. В поселке горный комбинат, там всегда была хорошая связь с райцентром. Пускай прокуратура сама ловит Хопра, унесшего золото…
Что-то тяжелое упало на землю, взметнув пыль, и Сизов очнулся. Было темно. Возле догорающего костра стоял Чумбока, смотрел в огонь. Красюк, свернувшись, спал неподалеку, громко храпел.
— Нашел? — спросил Сизов, вставая. Он, заснувший, чувствовал себя неловко перед неутомимым нанайцем.
— Моя найди, — устало сказал Чумбока и принялся подкладывать сучья в костер.
— Что это было?
— Человека была. Совсем мертвая.
— Какой человек? Откуда?
— Злая росомаха. Бандита. — Палкой, которую собирался положить в костер, Чумбока показал на Красюка. — Стреляла его.
— Хопер? Это же Хопер стрелял. Он умер?
— Умерла, умерла. Дыма много, дышать не моги, тама лежи.
— А где его ружье? — Сизову все не верилось, что это именно Хопер. Ты не принес?
— Не нада бери, — назидательным тоном сказал Чумбока.
И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.
— А… золото?..
Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.
И тут, словно почувствовав, о чем речь, зашевелился Красюк. Увидел вещмешок в руках у Сизова, вскочил на ноги.
— Это же мой сидор! Видишь, пестрый, из камуфляжки? Тот самый, что Хопер унес…
Он попытался схватить вещмешок, но Сизов отвел его руку в сторону.
— А где Хопер? — Красюк испуганно заоглядывался. И уставился на Чумбоку, догадавшись, в чем дело. — Ты его нашел?.. Убил?..
— Дурак ты, Юрка, — сказал Сизов. — Задохнулся он. Дымом. Не выбрался из пожара.
— Точно?
— Так Аким говорит. А я ему верю. Живого он притащил бы сюда.
— Зачем? — испуганно воскликнул Красюк.
— Так уж он устроен.
— А рыжевье, значит, принес? Ну, молодец!..
Красюк боком, словно опасался, что его оттолкнут, обошел Сизова, присел над вещмешком, торопливо начал развязывать туго стянутые лямки. Руки у него дрожали, пальцы срывались с узла. Тогда он вцепился в узел зубами. Развязал, и выхватил сверток, упакованный в полиэтилен.
— Оно! — сказал с придыхом. Обессиленно сел на землю и повторил, лыбясь во весь рот: — Оно самое… Теперь поделим…
— Об этом надо Акима спросить, — сказал Сизов.
— Чего это?!. Мое ведь…
— Было твое. Но ты его отдал Хопру.
— Он сам…
— А теперь это нашел Аким. Ему и решать.
— Ладно. На троих поделим.
Он зло посмотрел на Чумбоку, но тот не обернулся, занятый костром.
— Утром разберемся, — сказал Сизов.
Красюк помолчал, покачивая на руке тяжелый сверток, и сунул его обратно в вещмешок.
— Ладно, утром поделим.
— Юра, не теряй головы. Это же не манная крупа — на глазок-то делить.
— Тогда я его сам понесу.
Сизов засмеялся.
— Все двадцать килограммов? С раненой рукой? Нам ведь далеко идти.
— Тогда один пакет возьмешь ты, а другой пусть будет у меня.
— Как скажет Аким.
— Аким, Аким! — разозлился Красюк. — Да ему рыжевье до лампочки. Верно? — повернулся он к Чумбоке.
— Верно, верно, — закивал Чумбока. И добавил замысловатое: — Моя деньга бери хорошо, чужая деньга бери нет.
И он принялся раскладывать на земле оленью шкуру, которую достал из своей громадной торбы.
— Нада спи…
Тихая глухая ночь обволакивала землю стойким запахом гари. На западе розовели низкие тучи, подсвеченные уходящим пожаром. Там волчьими глазами вспыхивали огоньки: пламя взбиралось по склону отдаленной сопки. А вокруг костра стеной стояла напроглядная тьма, не полная ночных шорохов, как обычно в тайге, а совершенно безмолвная, могильная.
Казалось бы, только и спать в такую ночь. Но Сизов, как ни старался, уснуть не мог. В голове вертелись странные мысли о высшей справедливости, которая все-таки существует и в конечном счете наказывает зло. И думалось о непомерной чуткости людей, живущих в согласии с природой. Было совершенно непонятно, когда и как Чумбока услышал крик в горящем лесу. Все вокруг трещало и гудело. Лежа под навесом, зажимая голову охапками сырого мха, он, Сизов, не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Потому что был занят только собой. А Чумбока и в такую минуту оставался словно бы частью этого леса, страдающего, но живого…
— Иваныч, спишь? — услышал он тихий шепот. Красюку тоже не давали уснуть свои думы. — Ты чего будешь делать с рыжевьем-то?
— Я тебе говорил: сдам, — помолчав, ответил Сизов.
— Ты чего, в самом деле веришь, что оно достанется государству?
— А то кому?
— Да кому угодно. Тоннами золото у государства растаскивают, и хоть бы хны.
— По акту сдам.
— Акты тоже пропадают.
Сизов и сам боялся того же. Но ему непременно надо было откупиться, чтобы, как обещал Плонский, поскорей освободиться и довести до конца начатую с Сашей разведку у Долгого озера. Теперь он знает: касситерит там есть. Но теперь знает еще и о золотом ручье…
— Чумбока свою долю тоже, всего скорей, сдаст. И тебе бы тоже…
— Чего ж мы тут загибались?
— А можно сделать так, что ты один все сдашь. Придешь, заявишь: не мог-де, стерпеть обвинения в краже золота и бежал потому, что хотел найти пропавшее, снять с себя подозрение…
Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:
— А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?
