Гас снова и снова набирал домашний номер Эллисон Гленн. Он считал своим долгом рассказать ей или ее родным о мальчике. Наконец кто-то снял трубку, и Гас сразу сказал:
– Я насчет ребенка.
Выслушав ответ, он как-то сразу посерел и осунулся.
– Понимаю, – сказал он и отключился.
– Что? – спросила Чарм. – Что там у них?
Гас потер лицо дрожащей рукой и тяжело опустился в кресло.
– Включи телевизор, – велел он.
– Что?! – удивилась Чарм.
– Включи телевизор! – повторил Гас.
Чарм протянула ему младенца, включила телевизор и стала щелкать пультом. Наконец Гас велел ей остановиться. Женщина-репортер с серьезным и печальным лицом стояла на берегу Друида.
– Гас… – начала было Чарм, но выражение его лица заставило ее замолчать.
«Это произошло здесь, на берегах реки Друид. Местный житель, рыбачивший вместе со своим внуком, выловил из воды мертвую новорожденную девочку. – Репортер обвела рукой местность. – В студию новостей седьмого канала сообщили о том, что в связи со вновь открывшимися обстоятельствами одну местную жительницу только что взяли под стражу. Из-за того, что подозреваемая несовершеннолетняя, ее имя не раскрывается. Можем сообщить лишь одно: сотрудники правоохранительных органов арестовали указанную девушку у нее дома, в Линден-Фоллс. Сейчас ее поместили в местную больницу. Причины не называются».
Малыш завозился, замахал тощими ручками, и Гас взвалил его на плечо.
– Тише, тише, – зашептал он ему на ухо. – «Несовершеннолетняя местная жительница, которую взяли под стражу», – он кивнул в сторону телевизора, – это Эллисон Гленн. А малышка, которую выловили в Друиде, – сестричка этого мальчика.
Эллисон
Каждый день, входя в «Закладку», я боюсь, что Клэр или даже Джошуа взглянут мне в лицо и вдруг догадаются, кто я такая. Нарушила ли я тем самым правила условно-досрочного освобождения? И что со мной будет? Меня снова посадят в тюрьму? Как ни боялась я покидать Крейвенвилль, как ни мало времени провела на свободе, сейчас я точно знаю, что возвращаться туда не хочу. Я часто пытливо вглядываюсь в лицо Клэр, но не замечаю в ней никакой перемены; она радостно приветствует меня, и мы дружески болтаем о простых, повседневных вещах.
Чем ближе я знакомлюсь с Клэр, тем больше она мне нравится. Она обращается ко мне с уважением. Не смотрит на меня свысока из-за моего прошлого и не подозревает во всех смертных грехах. Мне нравится работать в «Закладке». Мне нравятся Келби. Я понимаю, что обязана признаться Клэр во всем. Сказать, что, возможно, Джошуа – мой сын. Но я не могу. И не хочу.
В половине четвертого в магазин влетает Джошуа. Его обычно бледное личико идет красными пятнами, губы сердито поджаты. Он весь с головы до ног – и одежда тоже – как-то странно блестит и переливается. Приглядевшись, я понимаю, в чем дело. Видимо, он просыпал на себя оранжевые блестки. Мальчик раздирает себе руки в кровь, но избавиться от блесток так и не удается. Следом за Джошуа входит Джонатан; лицо у него усталое и потрясенное. Клэр выходит из-за прилавка.
– Что случилось? – встревоженно спрашивает она.
– Сегодня у Джоша трудный день, – говорит Джонатан. – Во всем виноваты клей и блестки.
– Что случилось? – повторяет Клэр. Джошуа хмурится и вызывающе скрещивает руки на груди.
Только тут Джонатан замечает меня.
– Здравствуй, Эллисон, – говорит он. – Вот что мне рассказала учительница. На уроке рисования дети вырезали из бумаги листочки; они намазывали их клеем и посыпали блестками. Джошуа пролил клей на пальцы, а для него клей, как всем известно, хуже, чем ванна, песок и стрижка, вместе взятые. Вдобавок он просыпал на руки блестки. Надо отдать должное миссис Лавлейс: она помогла Джошуа смыть клей с рук. Но как следует вытереться он не сумел, ужасно разозлился – и все покатилось под откос.
Я наблюдаю за Клэр. Она хмурится, догадываясь, что будет дальше. Джошуа плачет и продолжает отчаянно скрести.
– Прекрати, Джош! – резко говорит Клэр. – Ты расцарапаешься!
Джошуа поворачивается к нам спиной и продолжает расчесывать руки. Не знаю, что делать – подбежать к нему и попробовать помочь или вернуться к изучению системы сигнализации и притвориться, будто я не замечаю его припадка.
– Миссис Лавлейс сказала, – Джонатану с трудом удается перекричать громко плачущего сынишку, – что Джошуа в порыве гнева измял свой листик и в результате только еще больше измазался клеем и блестками. Представляю, как он разъярился, потому что он схватил банку и принялся рассыпать оранжевые блестки по всему классу. На других детей, на их поделки, на учительницу и на себя… – Джонатан устало вскидывает руки. – И его выгнали из класса!
– Ах, Джошуа! – разочарованно говорит Клэр, кладя руки на худенькие плечи мальчика.
Он садится и плачет еще горше.
Не раздумывая, я сажусь на колени рядом с Джошуа, чтобы ему было меня видно. На секунду плач утихает, и он настороженно следит за мной краем глаза. Я заговариваю, не давая ему возобновить плач:
– Джошуа, похоже, у тебя был тяжелый день. – Он отворачивается от меня и снова начинает рыдать, но уже не так бурно, поэтому я продолжаю:
– Наверное, больше всего тебе сейчас хочется избавиться от противных блесток. – Мои слова заставляют его замолчать. Он часто-часто дышит, но прислушивается ко мне. Я придвигаюсь чуть ближе и продолжаю тихо и спокойно – такой тон в «Доме Гертруды» помогает мне утихомирить Флору, когда та злится. – Наверное, ты не знаешь, но есть волшебная клейкая лента. С ее помощью можно снять блестки. – Я встаю, захожу за прилавок, выдвигаю ящик и достаю рулон липкой ленты.
Джошуа меряет ленту подозрительным взглядом.
– Самая обычная липкая лента, – говорит он мне.
Я с деланым равнодушием пожимаю плечами и отвечаю:
– Она только кажется обычной липкой лентой. Попробуй, если, конечно, захочешь. А если не хочешь, пожалуйста – оставайся в блестках. – Я кладу ленту на прилавок. Этому я научилась в тюрьме – при любой возможности нужно позволять человеку сохранять лицо.
