Возвышенное мое настроение хамски оборвал стук, раздававшийся из коридора — кто-то дубасил ногами в железную дверь.
— Кто?! — зверским голосом рявкнул я.
Ответом был все тот же стук.
— Кто?!! — превращаясь в чудовище, заорал я вновь.
— Кто, кто… инкогнито!
Конечно, кому же еще быть — Гофман приперся.
— Сергуня, я сплю, — пришлось мне соврать.
— Уже нет, если отвечаешь, открывай давай.
Пришлось впустить.
— Чего это ты прячешься? Дрочишь? — Гофман подозрительно поглядел на мои руки.
— Для этого у меня еще месяц впереди.
— Смотри у меня! — с угрозой произнес Сергуня.
— А ну-ка вон отсюда! — я сделал попытку вытолкнуть Гофмана из квартиры.
— Чего ты, Арканя, я ведь пошутил, — Сергуня уцепился за дверь.
Махнул я рукой и пошел на кухню.
Пока Сергуня был в туалете, мне удалось спрятать несколько банок с драгоценными напитками в шкаф.
— А это что такое? — заинтересовался Гофман и ткнул толстым пальцем в направлении стола.
— Настойки делаю.
— То-то я с лестницы еще запах спирта уловил! — обрадовался незваный гость.
Я отлучился на несколько минут в спальню, Гофману этого времени было достаточно. Вернувшись на кухню, я увидел на столе помидоры, огурцы, нарезанный хлеб. Вытащив из микроволновой печи полную тарелку дымящихся сосисок, Сергуня деловито поливал их кетчупом.
— Ты что, голоден? — спросил я.
— Это не еда, это закуска.
— И что же ты закусывать будешь?
— Вот же на столе банки, — недоумевая отвечал Гофман.
— Сергуня, ты хоть немного разбираешься в словообразовании?
— Мне это ни к чему, а что?
— Слово «настойка» происходит от слов «стоять», «настаиваться». А для того, чтобы настояться, нужно время. Не так ли?
— Ну, полчаса-то стоят они уже?
— Им месяц, минимум, стоять надо!
— Арканя, не болтай ерунду. В жарком израильском климате любой настойке и двадцати минут хватает. Наливай!
— Ладно, давай попробуем.
Сергуня так убедительно говорил, что я почти поверил ему. Я налил по стопке мятной.
— Арканя, это не серьезно, так ты никакого вкуса не ощутишь, — Сергуня взял пивной бокал, плюхнул в него из каждой банки граммов по пятьдесят и выпил.
Когда мы заканчивали последнюю емкость, я спросил у Гофмана, почему его в армию не призывают, а меня быстренько заграбастали.
— Потому, Арканя, что ты гой, христианин и для нашего еврейского государства никакой ценности не представляешь, — объяснил Сергуня.
— Ты ведь тоже крест на шее носишь, я сам видел. Помнишь? На Иордане.
Гофман вытащил из банки зелень мяты, отжал из нее жидкость себе в стакан и снисходительно произнес:
— Ты пьяный уже совсем, всякая хуйня тебе мерещится, — он распахнул ворот рубашки, и я увидел на груди у этого оборотня шестиугольную звезду…
* * *
Получил я оружие — легендарную американскую винтовку М-16. Америкосы сделали из нее национальный символ, фетиш, гордятся совершенным на их взгляд автоматом. Я как сторонний наблюдатель должен сказать правду: М-16 — полное говно. Никакого сравнения с нашим «калашом» это оружие не выдерживает. Автомат Калашникова — идеальная, в высшей степени надежная машина. Мороз, тропическая жара, дождь, снег, песок и грязь — все ему нипочем. А М-16 годится разве что для стрельбы в школьном тире.
Нас повели на стрельбище. Выдали патроны и разделили на группы, по двенадцать человек в каждой. Пристреливать оружие надо было из положения лежа. По команде сержанта моя группа улеглась на брезент, лихо у нас это получилось, по-ковбойски. Каждый хотел показать израильтянам, что мы тоже кое-чему обучены в Советской Армии. Стреляли одиночными и короткими очередями. Результаты порадовали сержантов, они восхищенно цокали языками, рассматривая продырявленные мишени.
После стрельб нас накормили, выдали каждому по сто пятьдесят патронов, каску, разгрузку под магазины с боеприпасами и две фляги. Жить нам определили в палаточном городке. Каждая палатка была рассчитана на десять военнослужащих, внутри уже стояли раскладушки и были приготовлены спальные мешки. Я занял угловую койку. Соседом моим оказался нагловатый парень, горский еврей Владик.
— Владлен, — представился он.
— Это имя расшифровывается как Владимир Ленин? — уточнил я.
— Да, отец у меня всегда был убежденным коммунистом.
— Ну что же, нормальное, звучное имя. Меня папаша вообще Спартаком собирался назвать.
Выпили мы с Владимиром Лениным водки за знакомство и забрались в спальные мешки, общение с остальными обитателями палатки отложили на завтра. Едва я приклонил голову и закрыл глаза, как бесцеремонный Морфей тут же уволок меня в свое царство. Там я увидел
Второй сон
Я не эмигрант и служу не в израильской армии, а в диком монгольском войске. Орда наша обложила со всех сторон древний город Ерушалайм, от него нас отделяют только высокие крепкие стены. Ерушалайм — непонятное для нас слово. Пленный переводчик путается, переводя с еврейского на монгольский, то называет этот город Ир Шалем — неделимый город, то Ир Шалом — город мира. Нам, монголо-татарам, это все равно, главное, что мы узнали — в этом населенном пункте живет много ювелиров, торговцев, просто богатых людей. Много золота и драгоценных камней находится в этом городе. Второе, что порадовало меня и моих товарищей — обилие красивых, фигуристых женщин, населяющих Ерушалайм. Мы жадно рассматриваем их своими узкими, цепкими глазами, в наших диких мозгах зреют сексуальные фантазии на их счет. Уже завтра мы, на правах победителей, овладеем ими. Еврейские женщины наравне со своими мужьями готовятся отражать нашу атаку: варят смолу, чтобы лить ее нам на головы, поднимают на крепостные стены камни, подносят оружие. Наивные люди! Никто и ничто не может противостоять монгольскому натиску.
За ночь пленные арабы установили напротив ворот таранные машины. Я сам ходил контролировать их работу, подгонял плетью, торопил. С первыми лучами солнца мы, шутя проломив оборонные сооружения, врываемся в Ерушалайм. Весело смеясь, мы рубим кривыми саблями и расстреливаем из тугих луков защитников города. Мы не знаем таких слов, как жалость, милосердие, снисхождение к побежденным. У нас другое мировосприятие и нет никаких духовных ценностей. Мы монголы — воины, захватчики, поработители планеты, и цель у нас только одна — захватить весь мир, обложить его данью, заставить работать на нас.
За два часа мы превращаем цветущий город в кромешный ад, опрокидываем его в тартарары. Переметные сумки у каждого воина полны драгоценностей, за каждой лошадью плетутся на волосяных арканах пленные женщины. А мужчин мы всех зарезали, ловко орудуя тонкими кривыми ножами. Горы трупов лежат в пустом, растерзанном городе. Здесь нам больше делать нечего, орда движется дальше. Следующий город — Багдад, он тоже будет обращен в прах, мы не оставим камня на камне…
